Ада Рыбачук - Остров Колгуев

Нельзя подойти даже к важенке с теленком; совсем еще слабая, только что подарившая хмурой тундре темно-коричневый теплый комочек жизни, учуяв приближение человека, она поднимается и отходит. Важенка обнюхивает теленка, пахнущего человеком, иногда бьет рогами, иногда совсем бросает его — ненавистный запах угрожает свободе.

В тундре все делается на холмах.

На холме, близко от чума, полукругом стоят нарты, поднятые передками на задок предыдущих. От крайних саней тянутся длинные веревки. Ездовых быков гонят к этому полукругу; женщины и дети поддерживают веревки и, натягивая концы их, замыкают этот полукруг — олени окружены.

Мужчины идут внутрь круга и отбирают своих оленей и вожака упряжки — каждый обучает оленей по своей «методе»; олени шарахаются и фыркают.

Перепрыгнувших за юрок и убежавших оленей ловят арканами и привязывают к санкам юрка — для воспитания; собаки все время следят за действиями мужчин и без приказаний, по движениям и жестам хозяев понимают, что им нужно делать.

Так происходит дважды в сутки, утром и вечером, и только в особых случаях днем.

Мужчины запрягают оленей, чтобы ехать на дежурство к стаду, ехать на охоту, к озеру ловить рыбу или к морскому берегу — за дровами. В тундре часто нет даже кустика, который можно было бы использовать как топливо; леса полярной березы, покрывающие иногда большие пространства, ниже травы, как в сказке; переплетаясь корнями и ветвями-веточками, прижимаясь к земле, деревья эти, толщиной со стебель травы и листьями размером в ноготь мизинца, никак не годятся на топливо.

Женщины, как всегда, шьют — одежду, чум, люльки; пришивают новые подошвы к обуви; выделывают шкуры, просушивают обувь, снятую вечером. Трудно вывернуть тобоки из жесткой шкуры нерпы, еще труднее крошечные детские. Их выворачивают, подталкивая палочкой, цепляясь зубами.

Одиноко стоит чум между сопками и озерами, далеко тянутся снега. Весь день женщина одна в чуме, отлучается из чума редко: к ближайшему озеру, шагах в сорока, к речке или ручью — за водой; в тундру — за созревающей морошкой, оранжево-красными ягодами, вобравшими тепло, солнечный свет и влагу полярного лета. Вернется в чум и опять шьет — подошвы, рукавицы, орнаменты.

А если у собак, дремлющих в чуме в дождь или греющихся у чума на солнышке, уши вдруг становятся жесткими и острыми и они, заливаясь лаем, устремляются на ближний бугор, женщины не идут за ними на сопку смотреть, кто едет, — женщины принимаются готовить чай. Подкладывают в костер по одному коротенькому поленцу — ни одно поленце длиною в карандаш не должно сгореть зря.

Кто бы он ни был, путник, приближающийся к чуму, они знают — человек в пути промок, человек в пути замерз и устал.

Его согреет горячий чай и вид красных угольков костра, на которых стоят закопченные чайники, позванивающие начищенными крышками, обрадует вид костра, сложенного для него из поленцев длиною в карандаш.

Пока он молча будет пить чай и ставить чашку — будут наполнять ее, не задавая ни одного вопроса; когда он положит чашку в блюдечке набок, значит больше не нужно наливать дымящийся, крепко и свеже заваренный чай.

И теперь не станут задавать вопросов. Человеку дали тепло. В благодарность в ответ он должен ответить теплом — подарить рассказ о себе, подарить новости.

У него не спросят, сколько времени он будет жить в чуме, но, если увидят, что он собирается снова в путь, ему опять на дорогу подарят тепло — краснеющие угольки костра и чай: когда еще он сделает остановку — встретит другой чум или разложит костер сам…

Близится время обеда.

Все продукты, которые взяли с собой, мы сразу отдали хозяйке.

Она удивленно смотрит на старика — правильно ли она поняла? Он кивает. Ему мы уже втолковали, что будем жить, как они.

Оказывается, жить, «как они», — это не сразу дается.

На низеньком столике появляется миска с кровью — в ней светлые и темные слои, какие-то сгустки; рядом с миской кусок оленьего бока, ребра.

Гораздо позже мы узнаем, что это лакомый кусочек, это любимым гостям дают сырые оленьи ребра.

Все, вооружаясь длинными и острыми ножами с рукоятками из отполированного оленьего рога или моржового клыка, захватывают губами кусочек мяса, но не откусывают, а подрезают ножом — снизу вверх, у самых губ. Потом мне не раз говорили с шутливой серьезностью:

— Смотри, отрежешь нос.

Но пока… пока мы только пьем чай.

Как-то не по себе от губ и рук, перепачканных кровью, — в миску с подсоленной кровью макают кусочки мяса.