Владимир Шнайдер - Ненастье

Отхлебнула чаю, вытерла губы кончиком платка и продолжила:

— К дому все соседи сбежались. Меж ими полиция шныряет, выспрашивают, кто што видел ли, слыхал ли. А кто там чо видел — слышал? Доктор-то, што самово Крохина смотрел, говорит, порешили-то их позапрошлой ночью ишо.

— А какой доктор их смотрел? — поинтересовался Слёзушкин.

— Не нашенский, не городской. Высокий такой, с седыми обвислыми усами. Ихный, видно, солдатский. Так вот. Позапрошлой ночью, говорит, убили ево. Потому как окоченел и это … ну… — помахав руками и не вспомнив, как выразился тот доктор, сказала по-своему: Обчим, по всем приметам.

— Дык што, сама-то … Крохина жива? — тихо спросила Ксения Степановна.

— И-и-и, — покачала головой старостиха, — одно слово, што жива. Не приведи Господь! — и перекрестилась. — Ни руки, ни ноги не шевелятся. И онемела. Мычит, глазами крутит … Сердечко надсадить можно, на иё глядючи. Ево-то хоронить ладно — мир подсобит. А вот с ей-то кто будет нянькаться? Ни детей тебе, ни родни. Да и кому такая нужна? А и время-то ишо какое. При старой-то власти всё одно бы не пропала, а щас? — И, махнув рукой, старостиха вытерла выступившие слёзы.

— И што, узнали, кто их эдак?

— Да разве ж теперь узнают? Да и кому это надо. Лихолетье всё перемелет.

— За что же их, горемычных?

— Сказывают — грабили. Лавка вся исковеркана, а дома дверь целая. Видно сам отпёр. Иво-то прям в сенях и хлобыстнули, а иё дома, посреди избы. В исподнем лежала, а он ишо в одёже был. И в доме всё вверх дном: деньги, видно, искали да драгоценности. А они ить уж полгода как торговлю бросили. Много денег отдали в богадельню да в церковь. Нам-то, сказали, оне уж ни к чему.

Рассказ старостихи насторожил Слёзушкина.

— Когда, говоришь, Аграфёна Демьяновна, их убили-то?

— Позапрошлую ночь.

Слёзушкина в жар бросило. Он же как раз в ту ночь был арестован у лавки Крохина. А прежде слышал, как там что-то ломали — доски, видно, скрипели. Матерь Божья! Так значит это убийцы и лазили в лавку! И его они могли запросто убить. Того парня, что уводил его в подвал управы, он сегодня утром встретил. Неужто он выслеживал его, Слёзушкина? Господи, час от часу не легче! И он опасливо покосился на дверь. Женщины о чём-то продолжали говорить, но он их уже не слышал. Мысли путались в голове. Решение пришло неожиданно: немедленно сходить к Якову Афанасьевичу, брату мужа помершей тётушки, попросить помощи в продаже дома и перевозке в село. Поди не откажет, какой ни есть дальний, а всё же родственник. Да и что ему это будет стоить, всё одно извозом занимается. И он пошёл одеваться.

— Далёко вы, Семён Поликарпович, не кушамши-то?

— К Якову Афанасьевичу дойду, покуда светло. А пообедаем опосля.

— Семён Поликарпович! — подхватилась старостиха. — Семён Поликарпович, родимый, а я ить за тобой пришла. Беда у нас, ты уж не откажи, пособи!

Слёзушкин встал в дверях горницы, как увяз в топи. Не лежала у него душа мелькать на улицах в такое время. Портному помог — в подвал угодил. Красным помог — опять в подвал и вещей лишился. К чему судьбу в третий раз испытывать. Но и отказать как?

— Чем же я вам могу помочь, Аграфёна Демьяновна?

— Ивана Фролыча моёва вчерась большаки так отлупцевали, што коня не дал, што посейчас на брюхе лежит. Ты уж пойдём, посмотри ево: целы ли кости и в нутрях всё ли здорово.

Такая досада взяла Слёзушкина, что хоть в подпол лезь и вой. Тело налилось слабостью, захотелось лечь и уснуть. Пусть всё горит синим пламенем!

— Аграфёна Демьяновна, так я ить по таким болезням не практиковался, — попытался увильнуть.

— Семён Поликарпович, ну ить ты доктор. Глянешь мельком и ступай по своим делам. За эдакую добродетель Господь Бог воздаст тебе, — в голосе старостихи было столько надежды и мольбы, что он чуть было не сдался.

Но одумался.

— Ну … это … покой ему сейчас нужно и всё.

— Семен Поликарпович, ты уж не отказывай, пойдём, посмотри.

В поисках защиты, Слёзушкин умоляюще посмотрел на супругу. Но, кроме как сочувствием и сожалением, та помочь ничем не могла.

Делать нечего. Тяжело вздохнув, Слёзушкин побрел одеваться.

Слух о разбойном нападении на бывшего купца Крохина докатился и до окраинной избушки Перегаровых. Мать с отцом, пьяно перебивая друг друга, взялись костерить грабителей на чём свет стоит. И чего они им только не пожелали: виселицы, расстрела, четвертования, век воды не пить с похмелья, да чтоб их к голодным волкам в яму, и ещё уйму всего «хорошего». И всё от души. Перегаров слушал их и хрустел суставами пальцев: знали бы они, кому этого желают! Но пожелания родителей — это так. В трясучку его бросило то, что старуха Крохина живая! Она его видела и очень хорошо. Он держал перед собой фонарь, а она смотрела. Он-то думал, что Бородатый её убил — оказалось, нет! Ну, Бородатый, ну падло! По Ваниной наводке добра хапнул, с ним не поделился, голову стрёс, а теперь ещё и отвечать за всех придётся Ване. А как же иначе-то? Вон, тот мозглявый мужичонка узнал его. Давеча, утром, как увидел, так вслед и смотрел. А может, тайком и до самого дома выследил. Ить говорил Бородатому: давай, пустим в расход. Так нет, что ты, закуражился, благодетель хренов: «Испорченный ты человек, неповинную душу губить». А эта неповинная душа пойдёт вот сейчас в управу и выдаст с потрохами. Скажет: так мол и так, видел у лавки купца Крохина в ночь его убиения того-то, живёт там-то. Пожалуйте-с, возьмите душегуба под белые рученьки. Ну, Бородатый, ну, гад ползучий! Если сведёт ещё судьба, при первом удобном случае жаканом башку раскрою!