Леонид Соловьев - Сахбо

Восемь лет прожили мы вдали от города, в предгорьях, в большом узбекском селении Кудук. Отец был все время занят по службе в больнице, Марьюшка — по хозяйству, а я жил восхитительной свободной жизнью. Обязанности мои были крайне просты: вечером занятия с отцом по русскому и арифметике, с утра — исполнение заданных накануне уроков, а остальной день весь мой.

Единственный русский парнишка в селении Кудук, я годам к десяти вполне «обузбечился»: ведь все мои сверстники были подряд узбечата. И одевался я по-узбекски: на плечах халатик, на ногах ичиги — мягкие сапожки без каблуков, на голове — тюбетейка. И говорил я по-узбекски, а на своем родном русском языке говорил плохо, очень неуверенно, как-то на ощупь. Это, видимо, обеспокоило отца, и он решил переехать в город. Однако прошло еще два года, прежде чем переезд состоялся.

Теперь я хочу поведать читателю нечто удивительное. За все время жизни в селении Кудук я ни разу ни с кем не подрался. Да и вообще видел всего лишь две мальчишеских драки, вернее — стычки, ограничившиеся толчками в плечо и неясным угрожающим бормотом. Вот и все.

На этом чудеса не кончаются: ни один из друзей моего детства ни разу не залезал в чужой сад или виноградник. Надобности не было. Сады и виноградники стояли открытыми для всех: заходи и бери, хозяин и слова не скажет.

В узбекских семьях детей никогда не наказывали. Да и за что было наказывать узбечат? Они очень рано взрослели, а повзрослев, вели себя вполне солидно и благопристойно. В десять — двенадцать лет узбекский мальчик уже вставал к какому-нибудь делу: нянчил меньших, помогал матери по хозяйству, отцу — на поле и в саду…

Я был, наверное, единственным кудукским мальчиком, которому не приходилось нести каких-либо обязанностей, кроме приготовления уроков, которые задавал мне отец.

Среди моих друзей самыми закадычными были двое: Сахбо и, как это ни покажется странным, девочка Зухра. Сахбо был сыном вдовы бедного многодетного дехканина, изведавший с девяти лет неблагодарный труд няньки. Мать оставляла на его попечение маленького Махмуда, его братишку. К нашему счастью — говорю «нашему», потому что я проводил с Сахбо все время, пока Марьюшка не загоняла меня домой, — Махмуд был удивительно спокойным и глубокомыслящим человеком. Стоило дать ему в руки лепешку и посадить где-нибудь в тени дувала — он не требовал за собой больше никакого ухода. Забывая о нем, мы убегали в горы, предаваясь разным мальчишечьим забавам, а когда возвращались, находили Махмуда спящим. Лепешка была съедена, а рот хранил следы бараньего жира вперемешку с песком, который заменял ему игрушки.

Прежде чем рассказать о втором товарище моих игр, девочке Зухре, я хочу напомнить молодому читателю, что старинный варварский обычай, предписывавший женщинам Востока закрывать лицо, не касался девочек. Девочки узбечки ходили открытыми. Они могли свободно играть с братьями и соседскими мальчиками на женской половине или во дворе. Паранджа, скрывающая фигуру, и чачван — черная волосяная сетка, спускающаяся на лицо, надевались узбеком на дочь только по достижении ею брачного возраста — в четырнадцать — пятнадцать лет. Правда, тогда нередко допускался произвол: отец мог «закрыть» свою дочь и в десять лет, если находился человек, пожелавший взять ее в жены.

Обычно это происходило с девочками из семей бедняков, попавших в кабалу к баю. Именно старики баи и брали себе третьими женами девочек-малолеток. Дочери были товаром, за который можно было получить баранов, верблюдов или деньги.

Сами они не имели права протестовать. Покорность девушек и жен была освящена шариатом. Ветры революции развеяли и этот мрак прошлого. Современной молодежи подобные обычаи кажутся дикой сказкой, легендой.

Теперь браки с малолетними строго запрещены, женщины не прячут своего лица под густой сеткой из конских волос.

Узбеки не любят рассказов о дореволюционных обычаях: старики стыдятся их, молодежь не помнит. Но те и другие с благоговением вспоминают тех, кто ценою своей жизни навеки раскрепостил узбекскую женщину.

Обо всем этом я заговорил неожиданно не только для читателя, но и для самого себя. Так путник, стремящийся к цели, вдруг сворачивает с дороги, прельщенный звуком пастушечьего рожка, напомнившего ему детство. Но теперь я возвращаюсь к своему рассказу.

Итак, нас было трое: я, Сахбо и Зухра. Сахбо ничем не отличался от любого узбекского мальчика. Он был тонок, как дудка, косоглаз и черноволос. Добродетели моего друга были чисто узбекские и мною уже описанные: Сахбо был трудолюбив, степенен и честен.