А Игнат — в мать, отец был прав. Как не голосила Матрена, став враз и вдовой, и бездомной, и нищей с кучей детей, так и Игнат не пытался сразиться с погромщиками. Он запомнил всех их. Он поклялся им отомстить.
Не знал тогда еще этот парень, совсем почти мальчишка, шепча свою клятву до последних своих сил мстить обидчикам, защищать слабых и бедных, жить по правде и совести, не знал он, сколько придется ему в жизни хлебнуть обид и унижений. Не знал Игнат, какой лютой ненавистью он возненавидит богатство, что делает людей скотами и рабами одновременно, что толкает к братоубийству, сколько он потеряет на своем пути и сколько обретет.
В четырнадцатом Игната взяли на войну сразу же, как она началась. Тогда в станице происходили интересные вещи. Военная служба для казачества была непреложным долгом. За нее они имели и землю, и права на ней. Но так же, как зеМля и права доставались одной, меньшей, богатой части казачества, — военная служба была обязанностью другой, бедной. Богатые откупали своих сынов от фронта, воевать шли бедные. Уходили единственные сыновья — кормильцы из вдовьих хозяйств, разорялась семья, добывая казаку справу — кавалерийского коня, одежду, оружие. Ходил в те времена среди казаков анекдот. Суть его в том, что казак, которого вражеская разведка схватила ночью, чтоб отвести к себе в тыл в качестве «языка», понимая свою участь, все же кричит германцу:
— Брось, бисова душа, бо чикминь порвэшь!
Так ему дорого досталась его справа, что даже в такую минуту он не может этого забыть. Горький то был смех. Смешно было не многим, бедные же казачки только кисло кривились.*
Из писем мать узнавала, «Гто воюет и Ефим, взятый из Крыма, и Федот — из Питера. Игнат ненадолго ездил к Федоту, тот работал на заводе. Посмотрел тогда Игнат на жизнь питерских рабочих, которые борются за лучшую жизнь для всего простого люда — и городских рабочих, и батраков в станице. Федот рассказывал ему о таких людях так, будто он сам тут ни при чем и не имеет к ним никакого касательства. Да не поверил ему Игнат, зная братов характер. Не поверил и не ошибся. Потом Федот взял младшего с собой на сходку. Он все искоса посматривал на Игната. Понимает ли что к чему? Выводом, вероятно, остался доволен. Во всяком случае, больше ничего не разжёвывал. Знал, что в станице тот живет трудно, работает подручным машиниста на молотилке. Любит парень железо и оно откликается на эту любовь. Слышал
Федот рассказы и о самом машинисте — Дмитрии Петровиче Жлобе — и остался доволен. В хороших руках парень.
И вот теперь все трое братьев воюют. Изредка пишут матери в станицу. Матрена Яковлевна, так и не научившись за всю свою жизнь ни читать, ни писать, шла с письмом к грамотному человеку, не переставая удивляться всякий раз, когда ей говорили, что это письмо от Игната, от Федота, от Ефима, а она это знала с самого начала, едва получив его.
Военная судьба вначале щадила Игната. Он был храбрым человеком. Храбрым, но не лихим. Храбрость в нем уживалась со спокойствием, размеренностью, какой‑то хозяйственной основательностью. Он воевал, как работал — быстро, споро, без трескотни. По тем временам он был уже не так молод, ему было 24. Не мог же он вести себя как зеленый новобранец, который за лихостью пытается скрыть страх.
Получил Игнат на войне полный Георгиевский бант и гордился им до конца своей жизни. Гордился тогда, когда это было не принято, даже не безопасно, когда все «царские» ордена были упреком лояльности. Он знал, что его солдатский бант добыт кровью в честном бою. Крови той пролил Игнат немало, особенно в последнем своем бою, когда его, раненного в грудь пулей навылет, с раздробленным левым коленом, товарищи сочли убитым, а подобрали немцы. Может награды привлекли их внимание, и даже враг не остался равнодушным к храброму противнику, может еще что ими руководило, но доставили Худолея в лазарет и лечили. А когда посчитали, что уже достаточно вылечили, хотя он был еще очень слаб, кашлял и остался с тех пор хромым, отправили с другими пленными в глубь Германии.
Не додумались тогда еще немцы до концлагерей, но плен всегда горек. И все же сквозь эту горечь, сквозь голод и чахотку, которая тогда уже начала постепенно точить его силы, он не переставал все замечать, всему учиться, прежде всего, — рациональному хозяйствованию, надеясь когда‑нибудь применить это у себя дома. Он представлял себе, когда на Кубани бедняки получат землю, они организуют такие же вот образцовые хозяйства, так же будут расчетливо использовать каждый клочок земли, так же умело разводить скот, красивые культурные сады, научатся орошать землю, где сухо, и осушат там, где сыро. В каждом доме будет холодильник. Ох и поразила же эта машина Худолея в Германии! Ему ли, южанину, не знать пользы от этой умной вещи?
Читать дальше