Сергей Званцев - Святые заступники

Врачи обещали навестить больную завтра и ушли. А Безчинский вернулся в спальную и опустился в кресло рядом с кроватью жены. Он закрыл лицо руками и стал раскачиваться взад-вперед — библейская поза отчаяния.

Ида Натановна лежала, тяжело дыша, и смотрела в одну точку.

— Иосиф, — сказала она под утро чуть слышным голосом, — я хочу жить.

— Ты будешь жить, Ида, — сказал Безчинский, глотая слезы, — ты будешь жить сто двадцать лет.

— Я хочу тебя о чем-то просить, — прошелестел голос умирающей.

— О чем ты хочешь меня просить?! — воскликнул старик, уже не сдерживая слез.

— Если я все-таки умру, ты должен что-нибудь сделать для бедных. Ах, мы жили с тобой неправедно, Иосиф!

— Неправедно, — плача, повторил Безчинский.

Он схватил себя за ворот рубахи и разорвал ее до пояса. В этот момент дверь открылась и вбежала стряпуха Акулина, шлепая глубокими калошами на босу ногу.

— Телеграмма, — взволнованно сказала она, протягивая хозяину аккуратно сложенный листок. — Двадцать копеек я рассыльному дала, не забудьте, барин.

Безчинский развернул листок и, далеко отведя его от глаз, неосторожно прочел вслух:

— «Молюсь. Отец Иоанн».

— Что такое? — спросила умирающая.

— А то такое, — радостно сказала Акулина, — что будете вы, барыня, здоровенькая. Доктора от вас отказались, зато святой батюшка за вас молится, его молитва доходчива.

— Что? Врачи отказались? — с ужасом спросила Ида Натановна.

Безчинский, бросив на Акулину испепеляющий взгляд, объяснил жене, что «на всякий случай» он послал Иоанну Кронштадтскому просьбу об исцелении. Больная задышала чаще, тяжелее. Безчинский вскочил и с испугом склонился над постелью. Он увидел, что вены на лбу Иды Натановны напряглись и набухли.

— Значит, я и в самом деле умираю, — сказала она неожиданно громко и сердито, — зачем же вы мне морочили голову?!

— Ну-ну! — прошептал в отчаянии Безчинский.

В пять часов вечера врачи сошлись у подъезда особняка Безчинского.

Перед тем как позвонить, они постояли в нерешительности, опасаясь, что застанут больную уже мертвой, — мысль, которая нередко тревожит врача у дверей пациента. Однако наметанным глазом они не заметили вокруг печальных знаков смерти, посетившей дом: у ворот не суетились люди, не входили и не выходили беспрестанно из незакрывающихся дверей. Да и дверь была, как обычно, на запоре.

Доктор Диварис, вздохнув свободней, выпростал бакенбарды из-под поднятого воротника пальмерстона и нажал кнопку. На звонок вышла Акулина и, всплеснув руками, выкрикнула, захлебываясь от переполнявших ее чувств:

— А у нас что!..

Диварис, а за ним остальные врачи попятились. Но у Акулины был такой радостный и возбужденный вид, что мысль о катастрофе следовало оставить. Врачи смело вошли в квартиру.

Навстречу им, ведомая под руку мужем, шла Ида Натановна с торжествующей и радостной улыбкой.

— Она только что покушала мясной соус с черносливом, — весело крикнул Безчинский, — и глотала так же хорошо, как мы с вами!

— Я совсем, совсем выздоровела, — сказала Ида Натановна, смеясь и плача одновременно.

«Но ведь у нее рак, полная непроходимость пищевода, как же она может глотать?» — ужаснулся Диварис.

— Я же говорил, что вы поправитесь, — пробормотал он, опускаясь в изнеможении на стул.

— Выпейте, коллега, воды, — сдавленным голосом сказал ему Лицын и, быстро налив из графина стакан воды, сам выпил залпом.

Супруги Безчинские, перебивая друг друга, рассказали всю историю посылки телеграммы Иоанну Кронштадтскому и о его ответе, смертельно напугавшем больную.

— Я почувствовала, что у меня внутри все оборвалось, когда он прочел «молюсь», — объяснила с томной улыбкой Ида Натановна, — вы ведь понимаете, если раввин просит русского священника составить к богу протекцию, значит, дело мое плохо. Я так испугалась, так испугалась, — словоохотливо продолжала бывшая умирающая, — и вдруг этот проклятый ком, который стоял у меня в груди, куда-то девался!..

Она говорила еще очень долго и даже, чтобы наглядно убедить врачей в своем выздоровлении, велела Акулине подать себе вчерашнюю курицу и съела ее почти целиком.

Не проронив ни слова, врачи откланялись и вышли на улицу. Несколько шагов они прошли по-прежнему молча, потом самый молодой и, должно быть, плохо воспитанный доктор Любович вдруг расхохотался и сказал:

— А ведь, коллеги, мы приняли истерический спазм пищевода за раковую опухоль! Непроходимость получилась от спазма сосудов, а не от рака.