Виктор Шутов - Юность Куинджи

Куинджи работал одержимо. Договорился с Кантаржой, что за ретушь портретов сверх нормы будет получать дополнительную плату. Ему нужны были деньги, и он не щадил себя. На рисование времени не оставалось. А тут хозяин стал предъявлять ретушеру претензии.

— Ты удаляешь только пятна и царапины, — заявил он.

Архип вопросительно посмотрел на Кантаржу, а тот продолжил:

— Наша работа должна нравиться заказчикам. На портретах их нужно делать красивыми.

— Какие есть, — ответил парень.

— Тебе что — трудно подрисовать брови, если они жидкие, или убрать бородавку?

— Ладно, сделаю.

Но чем дальше, тем с меньшей охотой он изменял на негативах и портретах индивидуальные черты человека. Десятки и сотни лиц проходили перед ним и окончательно убедили его в том, что непохожесть людей, различное выражение глаз, неповторимость очертаний губ, подбородка, носа, формы бровей, расположения морщин и складок на лице по–своему привлекательны и красивы. Но Кантаржа шел на поводу у мещан и обывателей, потому поучал своего помощника:

— Ты меня не слушаешься. Господин Дикарев, хозяин свечного завода, недоволен портретом. Усы обвислые, левый глаз косит.

— А если такой уродился! — возразил Архип.

— А ты исправь, заказчик того требует. У купцов выпячивай награды на груди висящие, а у барышень губки и бровки делай красивее, чем есть в натуре.

— Эт‑то обман, — стоял на своем Куинджи. — Так нельзя. Может, где‑то и портят натуру, а я не хочу.

Как‑то их разговор перешел в ссору. Архип заявил, что сам откроет фотографию на средства, которые накопил за время службы, и оставил Кантаржу. Братья поддержали намерения Архипа и одолжили немного денег. Он поехал в Таганрог за аппаратурой, оборудованием и материалами. Но раньше там успел побывать Кантаржа, который не хотел иметь в Мариуполе конкурента. Он был на короткой ноге с торговцем, продававшим фотоаппаратуру, договорился с ним, что тот запросит с Куинджи за товар три цены.

Архип ни с чем возвратился домой. Он перестал показываться в городе. С утра уходил в степь и рисовал. Три пейзажа отдал Спиридону. Тот понимал настроение младшего брата и не трогал его. В конце концов, Архипу шел девятнадцатый год, и он волен сам выбирать жизненную дорогу. Худой, но широкий в кости, чуть выше среднего роста, с вьющимися иссиня–черными кудрями, он выделялся в Карасевке и своей опрятной одеждой и неторопливой, но твердой походкой. Девчата из приоткрытых дверей и окон поглядывали тайком на красавца Куинджи и сожалели, что он не бывает ни на вечеринках, ни на гульбищах.

— Работящий, — говорили матери, у которых дочери были на выданье. — Не пьет, не дерется.

— Да разве это мужик? — возражали отцы. — Не зять был бы, а мямля. И чарку не с кем выпить.

— Во–во, лишь это и на уме, — сердито отзывались женщины.

Незадолго до престольного праздника успения Богородицы Спиридон сказал брату, что Кетчерджи устраивает панаир.

— На прошлом панаире он объявил себя ватаирджи [60] Обычно состоятельный человек, берущий на себя часть расходов по проведению праздника. , — добавил Спиридон. — А завтра все пойдем на молебен.

Архип кивнул, а про себя подумал: «Вера с отцом обязательно придет. Хоть издали погляжу на нее».

Служба в Успенском соборе длилась часа два. Куинджи стоял в задних рядах, ища глазами среди прихожан Кетчерджи и Веру. Но их не было видно.

Пока шло богослужение, к церкви подъехало несколько подвод с большими казанами, чанами, бочками, глиняными чашками и кружками и выстроилось вдоль ограды. В скверике под высокими тополями был сооружен временный стол в две доски шириной. К нему также подъехала подвода. Из нее выгрузили посуду, которую сразу же расставили на столе.

Архип не торопился выйти из церкви, он надеялся увидеть Веру, но толпа вынесла его на улицу. Прихожане спускались с паперти и направлялись к подводам. Здесь черпаками наливали в кружки бузу и для закуски предлагали пилав. Одни брали его в чашки, другие в платочки, третьи подставляли ладони.

В сквере за столом расположились церковная верхушка и богатые горожане. Куинджи из‑за ограды увидел среди них Веру… Кто‑то сзади толкнул его локтем. Архип повернулся. Перед ним стоял подвыпивший со всклокоченной бородой мужик в синей сорочке до колен, в полотняных штанах и босой.

— Давай, братец, пей, пока дают. Когда еще расщедрятся, — сказал он и протянул кружку. — Хлебни ты, а я опосля.

— Эт‑то, не пью, — ответил Куинджи и отстранил кружку. Не спеша пошел вдоль ограды.