Эмилио Сальгари - Капитан Темпеста

— Так вы бросились вплавь?

— Конечно. Нужно же было мне как-нибудь выбраться из этого ада…

— Почему же вы отстали от всех нас?.. Впрочем, — заключил старый моряк, махнув рукой, — я совершенно напрасно расспрашиваю вас: вы все равно не скажете правды. Подождем остальные лодки.

— А если виконт окажется погибшим во время суматохи? — осторожно спросил поляк.

— Тогда я отыщу того, кто погубил его, и заставлю этого человека иметь дело со мной, — с выражением страшной угрозы ответил старик. — У меня еще хватит сил, чтобы задушить… даже польского медведя.

Авантюрист показал вид, что не расслышал последних слов старого моряка, и поспешил направиться к тому месту, где в эту минуту высаживался Метюб.

— Все ли пленники целы? — спросил тот, выскакивая на берег.

— Все, за исключением одного, который, однако, стоит больше всех, — крикнул ему в ответ дедушка Стаке.

— Кто же именно? — с видимой тревогой осведомился турок, боявшийся ответственности перед Гараджией, которой он дал слово привезти всех беглецов обратно живыми и невредимыми. — Уж не герцогиня ли?

— Нет, герцогиня цела. Она только лишилась чувств от волнения, — вмешался поляк. — Недостает ее жениха, виконта Ле-Гюсьера.

— Виконта? — повторил Метюб, нахмурившись. — Да ведь ты нес его по палубе на руках. Я сам видел.

— Зато, вероятно, не видел, как твое очумелое зверье набросилось на меня и хотело отнять виконта.

— А ты не заметил, кто именно на тебя нападал? — перебил Метюб. — Укажи мне их, и я тотчас же расправлюсь с ними.

— Да разве возможно в такое время запомнить лица чужих людей! — вскричал поляк.

— Да, ты прав… Но мне от этого не легче. Если не найдется живым виконт, мне так достанется от Гараджии, что век не забудешь.

— А что ты сейчас намерен предпринять, капитан? — осведомился Латинский, которому очень важно было знать это.

— Да пока останусь здесь и отправлю кого-нибудь в Гюссиф за баркой. Не плыть же нам всем такую еще даль на этих скорлупках! Ведь не все время будет так тихо, около восхода солнца подымется ветер, пойдут волны, и нам не справиться с ними на простых лодках.

"Ишь, ты, — проворчал себе под нос дедушка Стаке, — воображает, что мы так и будем смирнехонько ожидать этой барки!.. Как же, надейся на это, турецкая образина! Мы желаем не обратно в вашу треклятую тюрьму, а стремимся на волю, к Мулей-Эль-Каделю, который обещал оказать нам помощь. "

Бен-Таэль, верный раб Мулей-Эль-Каделя, не терял времени даром. Будучи превосходным пловцом, он быстро проплыл те пять миль, которые отделяли галиот от берега. Выйдя на берег и взобравшись на утес, он был зрителем схватки галеры с галиотом и взятия последнего в плен Метюбом.

Уверенный, что турки непременно поведут галиот назад в Гюссиф, и что только один его господин, Дамасский Лев, может спасти герцогиню и ее спутников, невольник перебрался через утес вглубь прибрежной полосы и бросился бежать к Фамагусте, где, по его расчету все еще должен был находиться Мулей-Эль-Кадель.

Арабы того времени, к которому принадлежал Бен-Таэль, такие же знаменитые ходоки, как абиссинцы и напоминают тех одногорбых верблюдов, которые в состоянии пройти шестьдесят, даже семьдесят километров в двенадцать часов. Для подкрепления сил этим арабам достаточно горсти муки, размоченной в воде, и трубки табака.

Изредка останавливаясь для кратковременного отдыха, Бен-Таэль мчался вдоль берега с быстротой антилопы, спеша уведомить своего господина о печальном исходе замыслов герцогини. Подобно всем жителям пустыни, он направлялся к нужному месту по инстинкту, как это делают перелетные птицы, не имея нужды ни в компасе, ни в других, придуманных людьми, искусственных приспособлениях. До Фамагусты было далеко, но это нисколько не смущало араба: он надеялся на силу своих ног и легких.

Пробежав почти всю ночь, он около рассвета остановился на отдых в маленькой харчевне, каким-то чудом уцелевшей от разгрома при движении войск Мустафы. После кратковременного отдыха он с новыми силами пустился в путь, и достиг Фамагусты к вечеру того же дня. Употребив в общей сложности на отдых шесть часов, он был на ногах тридцать два часа, и хотя чувствовал усталость, но не настолько, чтобы не быть в состоянии в случае надобности пробежать еще хоть целую ночь. Удивительная выносливость людей его племени сказывалась в нем особенно ярко.

К несчастью, когда он подошел к воротам города, они уж были заперты, и ему пришлось провести перед ними всю ночь, так как часовые ни за что не соглашались пропустить его, несмотря на все его убеждения и ссылки на своего господина.