Рафаэль Сабатини - Женитьба Корбаля

— Одно движение, гражданин полномочный представитель, и вы отправитесь к дьяволу.

Шовиньер повиновался, хотя и не буквально. Он заложил руки за спину и рассмеялся. Внешне он выглядел совершенно невозмутимым, и лишь внимательный взгляд бесцветных глаз выдавал его внутреннее напряжение.

— Сюрприз за сюрпризом! — сказал он. — И на сей раз с вашей стороны, дорогой ci-devant! Этого я от вас никак не ожидал. Зная вашу безупречную вежливость и радушие, я никак не мог предположить, что вы способны на подобную вульгарность. С чего это вам вздумалось попугать меня?

— Вы ошибаетесь. Пугать вас не входит в мои намерения.

— А что тогда?

— Убить вас.

Шовиньер вновь рассмеялся, однако и слегка побледнел.

— Какими словами вы бросаетесь! Будьте же практичны, гражданин. Что даст вам моя гибель? Неужели она спасет вас от необходимости подчиниться решению революционного трибунала? Взвесьте все как следует, друг мой, и вы убедитесь, что моя смерть будет иметь для вас роковое значение.

— Если вы сами все хорошенько взвесите, — невозмутимо отозвался виконт, — то вы поймете, что я уже обречен и, убив вас, ничего не теряю.

— Но разве можно вести себя так глупо, с такой бессмысленной жестокостью! — Шовиньер, казалось, был шокирован. — А кроме того, друг мой, у крыльца меня ждут двое солдат. Если вы рассчитываете застрелить меня и затем бежать, то я рекомендую вам отказаться от своей затеи. Звук выстрела привлечет их внимание, и они быстро расправятся с вами.

— Даже будь это правдой, их вмешательство не спасло бы вас и не помешало бы скрыться мадемуазель де Монсорбье, которая столько претерпела от вас. Как только ты осмелился возвести на нее свои похотливые глаза, наглый пес? Грязный мошенник! Слизняк, осквернивший белизну лепестка лилии.

— Вы говорите как поэт! — насмешливо заметил Шовиньер, однако в его голосе промелькнули злобные нотки: презрительный тон виконта задел депутатское высокомерие. — Думаю, я понял вас. Что ж, я слушаю ваши условия — ведь я в ваших руках.

— Никаких условий. Вам прекрасно известно, чем смывается подобное оскорбление.

— Вы хотите сказать, что намерены хладнокровно убить меня! Это невероятно! Вы ведь не головорез, — сейчас Шовиньер говорил совершенно искренне. — В конце концов, давайте обменяемся выстрелами здесь же, в этой комнате, на десяти шагах или на какой угодно другой дистанции. Вы ведь не можете отказать мне в этом, виконт.

— К моему глубокому сожалению, я буду вынужден разочаровать вас, — с вежливостью отозвался Корбаль. — Если бы речь шла только обо мне, о моей жизни и свободе, я бы с радостью согласился. Но когда дело касается мадемуазель де Монсорбье, я не могу рисковать, полагаясь на фортуну и меткость выстрела.

Лицо Шовиньера приобрело землистый оттенок.

— Значит, меня убьют?

— Нет. Вас казнят.

— Велика разница!

— Если бы вы поняли это раньше, многие ваши жертвы сохранили бы свою жизнь. А сейчас считайте, что вы подчиняетесь необходимости.

Суровый тон виконта не оставлял никаких сомнений в его намерениях. Не отрывая глаз от Шовиньера, он сказал мадемуазель де Монсорбье:

— Мадемуазель, могу я попросить вас удалиться?

— О Боже! — сорвался стон с бескровных губ гражданина полномочного представителя. От его былого высокомерия не осталось и следа, однако его мысль работала четко и ясно. Ему страстно хотелось выхватить свой пистолет, но он отдавал себе отчет в том, что малейшее движение только ускорит конец. До самой последней секунды он должен ждать, полагаясь на удачу и соблюдая предельную осторожность, чтобы случайно не спровоцировать виконта.

— Прошу вас, мадемуазель! — властно повторил Корбаль, поскольку девушка не сдвинулась со своего места.

— Подождите секунду, месье де Корбаль, прошу вас, — пытаясь унять охватившее ее волнение, сказала она. — Не следует ли нам и в самом деле последовать совету гражданина полномочного представителя и проявить больше практичности?

Сколь сильное впечатление ни произвела на нее железная непреклонность виконта, она тем не менее осознавала, что глупо жертвовать шансом на спасение, пусть и ничтожно малым, ради романтики возмездия. Она более отчетливо, чем виконт, видела все происходящее. Ненависть не ослепляла ее; быть желанной в глазах самого ничтожного мужчины всегда представляется гораздо менее серьезным оскорблением для женщины, чем для ее возлюбленного, — по крайней мере, не настолько серьезным, чтобы искупать это непременно кровью.