Ольга Елисеева - Наследник Тавриды

Вечером заблаговестили ко всенощной все колокола — дружно и разом, вслед за Иваном Великим. Теплынь разлилась над городом. А вместе с ней чувство покоя, какое бывает только на излете лета, когда работы закончены и можно еще поймать несколько сладостных, ленивых дней.

С утра солнце лупило, как в мае. Весь кремль был забит зрителями, хотя за ворота пускали только по билетам. От собора до собора брусчатку закрывало красное сукно для шествия государя. По обеим сторонам царской дороги, плотно сомкнув ряды, стояла гвардия. Когда Николай в сопровождении обоих братьев появился на крыльце Грановитой палаты, раздалось перекатное «ура!». Император стал спускаться и, поравнявшись со своим саперным батальоном, незаметно дал знак командиру.

— Ура, Константин Павлович!!! — грянули сотни глоток.

Шедшая за Николаем супруга вздрогнула. Именно так войска кричали в роковой день! Молодая женщина оглянулась и прочла на лицах окружающих те же чувства. Само воспоминание было мучительно. Довольный Никс скосил глаза на побледневшего брата. Стоило бы прибавить: «И его жена Конституция!» Но это был бы явный пересол.

Государь со свитой направился в Успенский собор. Началась служба. Глядя на море голов, Александра Федоровна вспомнила слова покойного императора: «Когда-нибудь я оставлю вам царство и удалюсь отдохнуть. В день коронации вы пойдете по площади в блеске и славе, а я буду смотреть на вас из толпы и гордиться вами». Ей сделалось не по себе. «Наш ангел наблюдает за нами с небес», — твердо сказала молодая женщина. Впереди, на закрытом коврами помосте, Николай преклонил колени перед митрополитом.

Когда после совершения обряда он подошел, чтобы еще раз поблагодарить Константина, их аксельбанты сцепились. В этом увидели знак свыше и опять уронили немало умиленных слез. Отвернувшись от брата, цесаревич шепнул бывшему адъютанту Опочинину:

— Я отпет!

На следующее утро, не прощаясь, он уехал в Варшаву.

Дорога из Михайловского до Москвы заняла четыре дня. Ровно вдвое больше, чем у фельдъегеря Вальшема в одиночку. Он имел строжайшее предписание забрать Пушкина и без промедления доставить к императору. Ожидать от такой спешки добра не стоило. Следствие не коснулось поэта. Но у всех виновных нашлись пухлые тетрадки его стихов. Сам Вальшем ничего не знал и, кажется, думал, что везет смутьяна на расправу.

— Хорошо-с! — Пушкин метался по комнате, не столько собирая, сколько разбрасывая вещи. — Я покажу ему стихи! Он вырвал у меня сердце! Пять сердец! И я мог бы так же болтаться на виселице! — С этими словами Александр Сергеевич схватил один из черновиков и запихал его за пазуху. — Я готов. Станете ли вы надевать на меня наручники?

— Помилуй Бог! — Фельдъегерь отшатнулся. — Я не имею таких приказаний.

Он уже предчувствовал, что четверо суток в возке с сумасшедшим даром не пройдут.

С собой Пушкин захватил «Пророка», намереваясь при встрече зачитать царю:

Так, с обличением у сердца, Сверчок проделал весь путь, крайне возбужденный, бормочущий и на вид совсем больной. 8 сентября около четырех пополудни экипаж прибыл к канцелярии дежурного генерала. А уже оттуда поэта препроводили в Чудов дворец в комнаты императора.

Небритый, в помятом платье и пропотевшей рубашке Пушкин чувствовал себя скверно. Его жалкий вид не вязался с окружающим блеском и подтянутыми адъютантами, сновавшими туда-сюда. Генерал Потапов ввел ссыльного в кабинет. Поэт плохо помнил младших великих князей. Поэтому когда из-за стола поднялся высокий белокурый мужчина в форме полковника, он решил, что это кто-то из приближенных, который и проводит его дальше.

— Мой брат сослал вас в деревню, — начал Николай заранее заготовленную фразу. — Если вы дадите мне слово ничего не писать против правительства, я отменю его решение.

Пушкин понял, что перед ним император.

— Ваше величество, я давно не пишу ничего противозаконного, — сказал он. — Но цензура наша восстает не на строчки, а на имя. Самые невинные вещи кажутся ей крамольными.

Николай испытующе глядел на него.

— Если бы 14 декабря вы оказались в Петербурге, вы присоединились бы к мятежникам?

Задай этот вопрос коварный ангел Александр, Пушкин наврал бы с три короба.

— Там были все мои друзья. Бог меня упас.

Откровенный ответ. Никса чужая прямота никогда не смущала.