Поль Феваль - Юность Лагардера

Маркиза с нежностью смотрела на Армель, которая, устремившись в объятия отца, бросилась затем на шею Анри де Лагардеру. В волнении было сказано очень мало слов. Лишь позднее, в комнате, куда госпожа де Ментенон увлекла своих протеже, языки развязались: плача и смеясь, все говорили взахлеб, словно наверстывая долгие годы разлуки.

Как описать эти счастливые минуты? Радость косноязычна и выражает себя в несвязных восклицаниях, вздохах и поцелуях.

…Армель едва не лишилась чувств, припав к груди отца. А тот, крепко обняв своего друга Турмантена и вручив ему руку возлюбленной дочери, обратился к шевалье де Лагардеру.

— Сударь, — сказал он взволнованно, — не знаю, как и чем загладить свою вину перед вами… Меня подло обманули, предали, и я дважды поднял на вас шпагу… Только что я нанес вам оскорбление перед лицом двора… Прошу вас простить меня! Вы достойнейший из дворян, и я не встречал души столь чистой, как ваша! Моя Армель обязана вам не только жизнью, но и счастьем…

Анри печально улыбнулся.

— В ту ночь в Сен-Клу и четверть часа назад перед кабинетом короля ваша жизнь висела на волоске… О! Вы фехтуете превосходно, но ярость мешала вам… Три или четыре раза вы раскрывались, и я мог нанести смертельный удар… Вас спасло сходство с дочерью… В вашем лице я видел черты нашей белокурой Армель… Я тоже должен просить у вас прощения… Не будь этого сходства, я бы убил вас! Итак, мы в расчете!

Они обнялись, а госпожа де Ментенон сказала:

— Да, господа, вы в расчете друг с другом… но не с моей недостойной крестницей! В течение многих лет она преступно использовала мое доверие, лицемерно глумилась над моей привязанностью! Сегодня утром маркиз д'Аржансон, лейтенант королевской полиции, представил его величеству протоколы обыска в кабачке «Сосущий теленок» и во дворце Сен-Мара. Они не оставляют никаких сомнений в том, чем занималась чета Кокбаров. Они оба будут арестованы, подвергнуты пытке и казнены. Вероятнее всего, их приговорят к сожжению на костре. Да свершится правый и скорый суд!

Когда стражники в Гавре пришли за Годфруа Кокбаром, лавка бакалейщика была наглухо заперта, и им пришлось взламывать дверь. Ужасное зрелище предстало их глазам… Супружеская спальня была залита кровью. На полу валялось два трупа, в которых опознали Марселя де Ремайя и Годфруа Кокбара… Каждый сжимал в правой руке пистолет… У одного чернела дыра на лбу, и из нее на пол вытек мозг; у второго была прострелена грудь прямо напротив сердца.

В туалетной комнате обнаружили тело Миртиль… она висела на крюке в одной сорочке, с высунутым языком и выпученными глазами… Ее лицо походило на маску ненависти…

Что произошло в доме Кокбара? Возможно, так разрешилась драма ревности? Никто не стал затруднять себя выяснением истины. Смерть преступной четы означала закрытие дела; гибель Марселя де Ремайя избавила Париж от одного из самых свирепых убийц…

Через двадцать дней после обыска в лавке Кокбара Оливье вместе с виконтом — который вновь превратился в капитана Турмантена — прощался на борту «Звезды морей» с дочерью и графиней де Монборон.

Влюбленные пары разошлись в разные стороны…

Армель и Гастон целовались, позабыв обо всем на свете… Оливье обнимал Жанну с не меньшей пылкостью… Между ними с первого взгляда вспыхнула страстная любовь… На пальце графини сверкало обручальное кольцо — дар капитана де Сова.

Если Господь будет милостив, «Звезда морей» через несколько месяцев вновь бросит якорь в Гавре. А потом в Париже отпразднуют две свадьбы. Король-Солнце обещал поставить свою подпись на брачных контрактах… В ожидании счастливого дня невесты займутся обустройством супружеских апартаментов во дворце Монборон. Наведаются они и на кладбище в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре, чтобы возложить цветы на могилу госпожи Бернар и бедной Марипозы, которая вовремя умерла, так и не узнав, что сердце Оливье отныне принадлежит прекрасной графине.

В тот самый день, когда влюбленные нежно прощались перед разлукой, Анри де Лагардер возвращался в расположение своего полка в Ла Фер. Он пел, зорко наблюдая за лошадью, которая вела себя беспокойно. Он пел, потому что умел сносить боль с тем же мужеством, с каким глядел в лицо опасности.

Но сердце его ныло, жалуясь и стеная.

«Храбрецу все по силам! Армель обрела отца, как я ей и обещал… Она любит… любима… А я остался один… У меня больше никого не осталось!»

Он приказал сердцу замолчать и вынул шпагу, нежно, как женщину, поглаживая ее: