Богдан Сушинский - Граница безмолвия

— Не вздумайте произносить её в присутствии Геббельса, этого он вам не простит.

— … Причем британцам каким-то образом удалось избежать этого краха даже после того, как потеряли более полутора тысяч своих боевых машин. Просто мы не добили их, этих чертовых островитян, оберст-лейтенант. Не добили — вот в чем наш просчет. Но если бы фюрер чуть повременил с натиском на Россию… Впрочем… — оберст не решился дальше развивать свою мысль, — все это вам давно известно.

— В таком случае назовите хотя бы одно из достоинств, которое бы касалось лично меня, пилота, который уже давно забыл, что он военный, а тем более — «разведывательный».

Не далее как вчера, во время их первой встречи здесь, в штабе разведывательной группы главного командования люфтваффе, то есть стратегической разведки, Вент признался, что, прослушав сводки берлинского радио об успехах германских асов, ему уже стыдно говорить, что свои боевые награды, и даже чин оберста, он получил за участие в «Битве за Британию». Однако теперь Хоффнер понимал, что сказано это было в минуту непростительной душевной слабости.

Иное дело, что Вент не любил летать. Вообще не любил. Хоффнер давно понял, что небо — не та стихия, которая способна пленить Вента. Если бы не стремление к чинам и наградам, он, возможно, вообще никогда не поднимался бы в воздух, особенно когда речь шла о боевых вылетах. Не удивительно, что всю завершающую и наиболее драматическую часть «Битвы за Британию» он охотно прослужил в штабе эскадры, как раз на той должности, от которой вежливо отказался он, «лучший морской кондор-бомбардир» [5] «Фокке-вульф-200» («Кондор») использовался в качестве разведчика на морских коммуникациях, в частности, в Атлантике. Обнаружив судно противника, пилоты могли сами атаковать его или же навести на него ближайшие субмарины рейха. В то же время их использовали для переброски живой силы. Известно также, что на одном из «Кондоров» в Москву для переговоров прилетал министр иностранных дел рейха фон Риббентроп. — как величали его друзья — Хоффнер.

— Никаких существенных уточнений вы сейчас не получите, — тяжело выдыхал воздух из неприлично тучнеющей груди Вент. — Кроме одного, совершенно несущественного. За послевоенный рассказ о том, что вас в конце концов ожидало на этом вашем болотном аэродроме, романисты будут становиться перед вами на колени и платить бешеные деньги.

Вент с удовольствием проследил за тем, как удлиняется худощавое, обветренное лицо начальника аэродрома «Зет-12» и по совместительству командира Особой эскадрильи «Кондор-2». Он любил подобные эффекты. Любое новшество, любую информацию, касающуюся той или иной эскадрильи или конкретного пилота, он привык дополнительно «секретить», превращая в тайну даже тогда, когда имел право, и даже обязан был, тотчас же уведомить о ней своих подчиненных.

— Так расскажите же, что меня, в конечном итоге, ждет на этом болоте?

— Вы невнимательны, оберст-лейтенант. Я сказал, что за подобные рассказы на колени перед вами будут становиться романисты, а не офицеры гестапо или военной контрразведки. Наоборот, это они вас мгновенно поставят на колени. А вот романисты — да… И деньги станут платить. Но рассказ может прозвучать только после войны.

— И как скоро наступит тот день, когда мне придется удивляться изменениям в своей судьбе?

— Скорее, чем вы можете предположить, оберст-лейтенант. На днях к вам прибудет офицер из отдела внешней разведки СД, чтобы возглавить всю дальнейшую операцию, подробности которой вы узнаете из доставленного вам пакета.

Казарма заставы — огромное подковообразное здание — была возведена из почти необработанного дикого камня на невысоком плато, окаймлявшем узкий, едва прикрытый скальными берегами залив.

Когда к концу мая само плато и его окрестности наконец-то освобождались от снега и льда, местность эта представала перед взором человеческим во всей своей убийственной унылости: серое, безлесное плоскогорье; подступавшие к нему болотистые низины тундры и две медлительные речушки, впадавшие в океан почти на равном — метрах в ста — расстоянии от плато.

Единственным, что время от времени приковывало взор старшины Ордаша, была чахлая рощица из карликовых сосен и кустарника. И лишь где-то там, вдали, на подступавшей к прибрежью горной гряде, восставала почти сплошная зеленая полоса леса, помечавшая северную границу огромной, незаселенной и почти неисхоженной лесотундры.