Алексей Витаков - Проклятие красной стены

Появился посол Хуцзир. Он шел, подбоченясь, неторопливо переставляя кривые ноги, — готовился возглавить процессию.

— Дядя Валун, — Голята ткнулся лицом в широкую грудь сотника, — где тятя? Тятя где? Не слушай их, дядя Валун. Хайду сожжет город. И всех от мала до велика угонит в рабство. Я знаю, дядя Валун. Поверь. Нужно, чтобы тятя бился или бились все. Нельзя сдавать город. Скажи отцу, дядя Валун.

— Твой отец велел передать, чтоб ты, малец, горько не тужил по нему и помогал Вите, — прогудел Валун изменившимся голосом: звук шел откуда-то из живота.

Голята отшатнулся. Огляделся помутневшими от слез глазами, рванул из-за пояса рукав, сжал ткань зубами и замотал головой.

— Бежи прочь отседова. Не то, не ровен час, и тебя, дурака, на цепь посадят и поведут, как пестуна, на потеху татарам, — сотник подтолкнул Голяту в спину.

Ноги сами понесли отрока вверх по склону холма. Он бежал, сильно задыхаясь, но рукав не выпускал, чтобы не закричать. Бежал, и белые круги плавали перед глазами. Сердце бухало в ушах, а казалось, что бьют барабаны в монгольском лагере. Приторный до тошноты привкус крови стоял в горле, ударял в нос. А дорога была будто бесконечной.

Голята влетел на крыльцо терема, расталкивая слуг и домочадцев, и прямиком — в оружейную комнату.

— Сынок, что ты задумал?

Он вздрогнул: за спиной стояла его родная мать, Завиша. Высокая, стройная, она держала стебель потухшей свечи. Белый льняной сарафан красиво обтягивал стан и чуть колыхался от легкого ветерка, беззаботного жителя потустороннего мира.

— Мама, они разрушат город.

— Нет, сынок. Они не смогут. Против них есть ты.

— Мы правда увидимся там, у Бога?

— Ты заговорил, как маленький ребенок. А ведь ты уже у меня — вон какой! Отца перерос!

— Мой отец татар разбил!

— Да, но его задрал медведь в лесу. Напал сзади и задрал.

— Нужно убить этого медведя и татар отогнать. Мама, а ты видела Деву Марию? Как она выглядит?

— А вот так и выглядит, как я.

— Теперь я знаю, как найти Деву Марию.

— Да, найти будет нетрудно. А сейчас давай я тебе помогу. Самому доспехи одной рукой не надеть и плащ отцовский не пристегнуть.

— Зачем мне доспехи, да еще плащ? Я бы только копье взял, чтобы змия, точно святой Георгий, поразить.

— Храбрый ты у меня. Но нужно, чтобы змий тебе поверил и вышел из темной воды озера на сушу.

— Мама, я скоро вернусь к тебе?

— Да, сын. Черныш уже у крыльца: бьет копытом землю и грызет удила.

— У тебя такие теплые губы, мама.

— Скачи с Богом!

Когда из распахнутых крепостных ворот вышла процессия празднично одетых горожан с дарами, которую возглавлял тысячник Хуцзир, у Хайду упало сердце.

Тень презрения и брезгливости легла на лицо младшего темника. Он уже хотел встать в стременах и скрестить над головой руки, что означало бы только одно: сжечь, стереть с лица земли, грабить столько, сколько можно увезти с собой, молодым женщинам вспарывать животы, мужчин убивать на месте, детей мужского пола, переросших колесо арбы, казнить. Монгольское войско приготовилось нести ужас на клинках мечей и наконечниках копий. Смерть натянула тетиву лука, но стрела была еще зажата между пальцами. Хайду промедлил с приказом, и это спасло жизнь городу.

Широко раздувая ноздри, шумно отфыркиваясь, широкогрудый вороной конь вылетел из ворот, неся на себе человека в римских доспехах, за спиной которого развевался алый плащ. Бока коня играли иссиня-черными переливами, тяжелая густая грива вздымалась завораживающими волнами. Солнечный луч ударил в наконечник копья всадника и рассыпался на тысячи золотых брызг. Хайду невольно залюбовался.

— Он мой! — выдохнул младший темник и ударил пятками Ордоса.

Белый конь сорвался с вершины холма и понес хозяина по звенящей, подернутой инеем ноябрьской траве. Хайду перекинул щит из-за спины и потянул рукоять меча. Клинок, угрожающе шипя, точно гюрза в пустыне, покинул стальные ножны. Они сближались. Быструю дробь выбивали конские копыта, заставляя леденеть сердца застывших по обе стороны людей. Клинок меча и сталь копья встретились, с глухим звоном отпрянули друг от друга. Это была разведка и приветствие соперника. По неписаным правилам, первое касание не должно быть боевым. Хайду про себя отметил, что вблизи его противник выглядит куда менее внушительным, даже, можно сказать, щупловатым. Но так бывает: страх часто обманывает зрение. Монгол занес меч над головой, когда всадник в римских доспехах поднял голову и посмотрел в упор широкими озерами голубых глаз. И слезы копились в этих глазах.