Алексей Витаков: Проклятие красной стены

— Да погоди, воевода. Может, все еще в другую сторону повернет.

— Не повернет. Давай подойдем к колодцу.

Меркурий шагнул в глубь двора. Зазвенела крупная цепь, и ведро с гулким плеском ударилось об воду. Тысяцкий спокойно крутил ручку ворота правой рукой, на указательный палец левой накручивая кольцо бороды.

— Вот смотри, Валун, как луна красиво в воде дрожит. Мне легко. Виту и мальца в обиду не давай.

Отраженная в ведре луна озарила лицо тысяцкого.

— Да будет так, Мер. Даю слово, ни одна собака не подойдет.

— Вот и ладно. Больше двадцати лет назад у одного римского аптекаря я купил яд. Храню, видишь, в перстне. Аптекарь уверял, что яд сей срока годности не имеет. За хорошие деньги взял, на тот случай, если на костер инквизиторский поведут. Огня страшно боялся. Теперь не боюсь. Но и корчиться в руках заплечников тоже не хочу. Хорошая вещица — перстень с пружинной крышкой. Помру — забери себе.

Меркурий зачерпнул ковшом из ведра так, чтобы вода слегка прикрыла дно, щелкнул крышкой перстня и высыпал яд.

— Воевода, век тебя не забуду! — Валун отвернулся, смахивая подступившую слезу.

…Приходит время, когда плоть становится невыносимым ярмом духу. Дух стремится вырваться на волю, подобно клинку, вылетающему с шипением из ножен. Синеватая сталь клинка становится частью Вечного Синего Неба, а плоть распадается на земле, как сломанное древко копья или оглобли арбы, перевозившей скарб и раненых.

У меня не было отца или человека, который бы мог посадить меня в детстве впереди себя на коня и рассказать, как устроена земля, кормящая нас, земля, из-за которой льются бесконечные потоки крови. Я все познавал сам, учась у боевых товарищей, таких же черствых, грубых, подчас озлобленных, как и я. Что же вынес я из уроков, преподанных мне самой жизнью? Миром правит всегда только сильный. Правда на стороне того, чей меч быстр и крепок, а стрела молниеносна, подобно гремучей змее, и более метка, нежели другие. К побежденным, слабым, покорившимся без сопротивления нужно относиться как к паразитам, сосущим твое тело. У сломленных нет прав — наставляли меня, — как не бывает прав у паразитов. Попробуй только их пожалеть, как тут же появятся певцы, которые начнут плести цветистые касыды о блохастой любви к ближнему. Паразит сосет кровь империи и существует, покуда эта империя, созданная великим усилием властителей, жива. Кусает, издевается, устраивает бессонные ночи, изматывает, когда хочет насытить свое никчемное тело жизнью. Прижать к ногтю всю эту заразу очень трудно, а в боевом походе — невозможно. Остается только убивать хотя бы тех, кто сам высовывается. Убивать беспощадно.

Таков тысячник Хуцзир. Карьерист и тщеславец. Ему повезло родиться в знатной семье. Но бог не дал ни ума, ни силы. Только хитрость, с помощью которой он рвется наверх. Пусть остается заложником в стане русских до тех пор, пока Вечное Синее Небо не рассудит должным образом. Если он попытается обмануть меня, не выполнив приказ в точности, — я убью его. Это будет блестящий и долгожданный повод. Дайчеу был великим воином, но терпеть рядом с собой человека, который претендовал на роль справедливого судьи твоей жизни, тоже невыносимо. Хитер, ай хитер Хуцзир. Но на всякого хитрого лиса находится куда более искусный охотник. Ну да полно. Мир во власти Тенгри, пусть решает.

Китаец Чжой-линь говорит, что мое тело устало, оттого и болеет. Хотя и живет на земле каких-то сорок лет. Да, когда-то я был молодым и, врываясь в города, догонял белокурых дев в белых льняных платьях, смуглых иудеек в ярких цветастых накидках, строгих мусульманок в глухих черных одеждах, полуголых чернокожих красавиц, чопорных китайских аристократок. Все они кусались, царапались, отбивались, сколько хватало сил, не желая подчиниться воле победителя. Но лишь цепкая рука начинала наматывать волосы на кулак, все эти женщины становились одинаково покорными. Зря ученые-географы пытаются найти отличия в характере разных народов. Одни, дескать, более податливы, другие строптивы, третьи коварны. Женщины хотят видеть в мужчине победителя, им плевать, что у него на ногах: монгольские ичиги или всего лишь браслеты на голых щиколотках. Они плачут, но плачут не по тем мужчинам, которых ты только что убивал, жалея их не более, чем баранов на бойне, а по тебе. Уж кому-кому, а женщинам хорошо известно, что их мужчины проиграли нам не потому, что мы лучше оснащены или более умелы, а потому, что мы — не рабы вещей.