Иван Дроздов: Баронесса Настя

Капитан оглядел боевого друга: невысокий, щупленький — ну, точно подросток! Мало он изменился с того дня, как пришёл в эскадрилью. Так же был тих и робок, стыдливо опускал веки, но… только на земле. В воздухе Пряхин не робел. И это знал теперь не один только Гурьев, но и все лётчики. И не одной смелостью поражал товарищей лейтенант Пряхин: не однажды в воздушном бою выписывал в небе такие фигуры, которые были подвластны одному Гурьеву. А случалось, что и сам Гурьев не мог сравняться в искусстве высшего пилотажа с Пряхиным. «Да откуда у него мастерство такое?» — не раз задавался вопросом командир. И сам себе отвечал: «Это у него талант к летному делу, необыкновенная природная одарённость».

И все больше привязывался капитан к ведомому. Любил Владимира как родного брата. И сейчас смотрел ему в глаза и думал: «Собьёт тебя Брахвич, что тогда матери твоей Евдокии Павловне напишу?..»

Кивнул лейтенанту:

— Лети, Володя! Ни пуха ни пера!..

Пряхин бросился к самолёту.

Через минуту он уже набирал высоту.

Брахвич быстро его заметил и ринулся на сближение. Пряхин не стал отклоняться в сторону, не пошёл и на большую высоту, — он положил машину на боевой курс, устремился навстречу Брахвичу. И все лётчики эскадрильи, наблюдавшие с земли, поняли: Пряхин пошёл в лобовую атаку. Так перед началом Куликовской битвы русский боярин Александр Пересвет вышел на поединок с татарским богатырем Темир — Мурзой. И поразил его страшным ударом. И сам упал, сражённый копьем врага. Уж не подвиг ли Пересвета вздумал повторить Владимир Пряхин?

Расстояние между самолётами сокращалось. Они летели на одной высоте и держали курс один на другого. И далеко над землёй раздавался звенящий гул моторов. Едва ли не вся передовая линия — русские и немцы! — наблюдали за поединком двух бойцов. Тысячи и тысячи наших солдат, готовые насмерть стоять под натиском железных полчищ врага, устремили взоры в небо, затаили дыхание. Многие слышали наглую похвальбу Брахвича и теперь думали: «Кто же тот молодец, что вылетел навстречу немецкому асу?..»

Первая же минута воздушной дуэли повергла в оцепенение воинов, наблюдавших с земли. «Силы неравны, — сжимая кулаки думал Гурьев. — Брахвич сейчас откроет огонь, а ты?.. У него же броня!» Командир не ошибся: Брахвич ещё издалека стал палить по «семёрке» Пряхина. «Мессершмитт» походил на огнедышащего дракона — далеко вперёд выбрасывал языки пламени. Но Владимир не дрогнул. «Семёрка» стрелой неслась на врага. Пряхин тоже открыл огонь. Языки пламени извергали оба самолёта, но, видно, дрогнули руки немецкого аса: пули пролетали то выше, то сбоку. Но вот Брахвич перестал стрелять, на мгновение зажмурил глаза, а когда открыл их, краснозвёздная смерть была совсем рядом. И Брахвич рванул на себя ручку… «Мессершмитт» взмыл в высоту. В тот же момент внизу пронесся наш истребитель.

Доли секунды отделяли их от столкновения.

«Он — сумасшедший», — подумал немец о русском лётчике.

Брахвичем овладел страх, и его самолёт некоторое время летел по инерции, без расчёта. Замешательством врага воспользовался лейтенант: он тотчас же, как только разминулся с Брахвичем, заложил свой ястребок в боевой разворот, — одновременно набрал высоту и лёг на обратный курс, стал догонять Брахвича. Пока воздушный ас Германии приходил в себя, Пряхин догнал его и «сел» на спину — то есть навис так, что Брахвичу нельзя было ни влево повернуть, ни вправо. Лети, куда тебе укажут, и не рыпайся. Теперь — расчёт! Строгий и точный… Не дай противнику увильнуть в сторону!

Брахвич оторопел: русский самолёт, точно орел над добычей, висел над его головой и давил к земле. Немец прибавил скорость. На мгновение ушёл вперёд, но красные звезды тут же настигли фашиста и теперь уже нависают совсем низко… Самолёты вот–вот столкнутся. Брахвич в панике отклоняет машину книзу, — «семёрка» за ним, Брахвич ещё ниже — Пряхин не отстаёт. Жмёт немца ниже, ниже… Брахвич камнем бросает вниз самолёт, а тут и земля. Золотые волны хлебов колышутся под крылом. Колёсами «мессершмитт» касается хлебного поля. Самолёт несётся по кочкам. Шасси трещат. Вот отломилось крыло. Удар головой о приборную доску, второй… Брахвич теряет сознание.

Последней его мыслью было: «Это — конец, конец…»

…От пуль и снарядов Брахвича крепко досталось «семёрке» Пряхина, но сам лётчик вернулся на аэродром невредимым. В штабной землянке ему сказали:

— Брахвича скоро доставят на аэродром.