Наталья Дмитриева: Алхимики

Школяр ничего не ответил, только посмотрел на девушку с улыбкой.

— Вот что, — произнесла она. — Дайте мне вашу нарядную одежду. Я приведу ее в порядок, пока хозяйка не увидела.

На ходу стаскивая пурпуэн, Ренье прошел за служанкой в кухню. Здесь сидела Грит с медной ступкой, зажатой меж костлявых колен, и, поминутно чихая, толкла перец. Увидев школяра, она махнула пестиком, так что в воздух поднялось перцовое облако.

— Пресвятая Дева, явился! Да в каком виде! Отвечай, бездельник, куда ты дел моего Андриса?

— Мой брат встретил крысу о двух хвостах, которая заговорила с ним человеческим голосом, — пояснил Ренье, опускаясь на стул и с удовольствием вытягивая ноги. — Говорят, это дурная примета — она свидетельствует о близости любовной лихорадки, от которой можно избавиться, плюнув крысе в пасть. Но мой брат, как видно, ничего не слыхал об этом, иначе не повлекся бы за крысиным хвостом.

Вспыхнув, Сесса отвернулась, но пикардиец успел заметить влажный блеск ее глаз. Она поставила перед ним миску с водой, и Ренье принялся смывать засохшую кровь с лица.

— Да-да, — проворчала старая служанка. — Вот что бывает, когда в головах свищет ветер…

— Пусть свищет, волосы будут расти гуще, — беспечно отозвался пикардиец, отодвигая миску. — Не выпить ли нам вина?

— Чтоб у тебя брюхо лопнуло! Мало ты сегодня грешил?!

— У меня в глотке такой пожар от этого перца, что, если его не залить, я буду дышать огнем, как Вельзевул. Смилуйся, женщина, и дай мне стакан бургонского!

— Вот еще! — огрызнулась старуха. — Вино, да в пост!

— А ныне праздник Господень, — напомнил ей школяр. — Чтобы дать людям пример смирения, Спаситель наш принял плоть и взошел на крест. Известно, что он не сделал бы этого, если бы не был во хмелю — да и как не быть, коли любовь вынудила его снизойти с высоты небес в земную юдоль, позабыв о себе и не замечая опасности?

— Послушайте, что он несет!

— Сегодня Христос на небесах потчует полными чашами пророков, и они пьют, сколько влезет, а Давид со своей арфой носится вприпрыжку между столами, аки шут Господень. Призовем же Царя славы, и возрадуемся ему, и восславим радость!

— Радость часто бывает началом нашего горя.

— Verum [8] Правда. , — кивнул Ренье. — И все же: dum fata sinunt, vivite laeti — пока позволяет судьба, живите весело! Придет время крови и слез, а сегодня пусть льется благословенное доброе вино. Уныние — это кислота, оно разъедает не только душу, но и тело. Смоем его прочь! Будем пить, пока не лопнем!

— Лопнешь ты, как же, — проворчала Грит, отдавая Сессе ключи от винного погреба. — Ненасытная утроба… Сходи-ка, дочка, вниз и принеси нам бутылку легкого брюссельского из большой плетеной корзины. Увидишь — она стоит сразу при входе. Возьми одну бутылку и возвращайся. Думаю, Господь не рассердится, если мы восславим его на сон грядущий…

— Одной будет мало, — заметил Ренье и оказался прав.

Сессе пришлось еще дважды спускаться в погреб. Грит развеселилась, хотя продолжала ругаться для порядка. Вино, однако, пришлось ей по вкусу — она почти не отставала от Ренье, а тот, верный слову, опрокидывал в глотку стакан за стаканом. За брюссельским последовало изюмное вино из Арсхота, потом намюрское, лёвенское, дошла очередь и до бургонского. Наконец старуху развезло, и она захрапела, свесив голову на грудь. Сесса, чей стакан как был, так и остался полным, вынула медную ступку из ее безвольных рук и уложила старую служанку на свой тюфяк. Потом девушка убрала пустые бутылки и вернулась к шитью.

Щурясь, как довольный кот, Ренье глядел на огонь. Хотя в голове у него шумело, а мир вокруг приобрел нечеткие очертания, боевой задор, подогретый вином, требовал новых свершений. Рука его машинально потянулась к стакану, но тот оказался пуст. Не долго думая, школяр хлопнул им об пол — но, к его удивлению, стакан не разбился, а закатился под стол.

Грит заворочалась и что-то пробормотала во сне, после чего ее храп зазвучал с удвоенной силой. Ренье посмотрел на Сессу — на звук удара девушка подняла было голову, но тут же снова склонилась над работой. Она сидела на низкой скамеечке возле очага, где было больше света, оранжевые блики плясали на ее лбу, тени от ресниц ложились на нежные щеки. Губы служанки были плотно сжаты, время от времени по ним пробегала странная горькая усмешка, совсем не подходящая этому милому лицу; потом его черты смягчались, и девушка тихонько вздыхала. Но сейчас в неверном свете очага, явно чем-то опечаленная, она показалась Ренье особенно красивой. На ней было простое синее платье с тугим лифом и узкими рукавами, белая полотняная косынка прикрывала грудь; украшенный лентами чепец Сесса положила рядом с собой, и от светлых волос вокруг головы поднимался легкий ореол. В этой позе, с опущенными глазами и сосредоточенным выражением, лица она напомнила Ренье мадонн мастера ван Эйка, сияющих святостью и чистотой — но в то же время перед ним была девушка из плоти и крови, живая, округлая, мягкая и теплая. Приглядевшись, можно было заметить, как на шее у нее бьется жилка.