Владимир Прасолов - Золото Удерея

Только теперь Федор понял, что Семен смеется над ним. Он насупился и отвернулся от него.

— Я серьезно, а ты…

Семен, не выдержав, громко расхохотался, хватанув дыма, закашлялся и, только перестав охать и ахать от боли бередивших ран, успокоившись, тихо и серьезно сказал:

— Ладно, извиняй, не хотел тебя обидеть. А в чем дело-то? Парень ты видный, хоть куда, нешто за тебя дочь ее родители не отдадут? Иль повинен в чем?

— Ни в чем не повинен, с отцом ее не поладил, отказался в служки к нему идти, вот он и окрысился на меня. Анютке запретил видеться со мной. Взаперти девку томил, а месяц как вообще ее отправил в Енисейск, в гости как бы. А народ языками чешет — просватал он ее там за приказчика, сынка купеческого.

— Во оно как. Так а она-то что?

— А что она супротив отцовской воли может. Хотели тайно сбечь, повенчаться, так не успели.

— Ежели только просватал — это еще не все пропало. Главное, под венцом не была. Есть воля родительская, а божья воля сильней. Ежели допустит до венца вас Господь, значит, так оно правильно будет, по его воле. А ежели нет, значит, не судьба вам вместе быть, тоже его воля. Токо за свое счастье бороться надо, брат.

— А что я могу, говорю же, увезли Анюту.

— Красивое имя, сама, наверное, тоже пригожая, а, Федь?

— Ты опять?

— Да нет, я серьезно. Просто если в сердце она у тебя, стоит и побиться в кровь. А ежели так, из обиды, что ее отец против, тогда не стоит трепыхаться.

— Говорю же, люба она мне, с другими гулял, а она в глазах стоит. Другу девку мну, а ее вижу!

— Паря, кто отец-то ее?

— Никифоров.

— Ого, слыхал, это тот, кто всеми кабаками да извозом по реке владеет?

— Он и есть.

— Да, Федь… — запустив пятерню в бороду, задумчиво сказал Семен и немного погодя продолжил: — Может, персидскую княжну и легче было бы взять, чем дочку Никифорову. Тут не золото решает, его у него в достатке, не переплюнешь. Воровским путем тоже навряд получится, он тебя из-под земли найдет. Уж я-то знаю его людишек, ты, брат, не представляешь, с кем тягаться надумал. Мой тебе совет, оставь это, выбрось из головы, не пара она тебе. Ни с какого конца. Не роднись с Никифоровым, не марай рода своего.

Услышав такое, Федор аж сел.

— Ты чё, дядь Семен, такое говоришь? При чем здесь род их, почему не пара она мне?

— Что знаю, то говорю, злодей он и весь род его злодейский.

— Да быть того не может! Нет у меня к нему приязни, то верно, но уважать я его не перестал, дела умеет Никифоров делать. Вон как развернулся, люди на него не в обиде, всем работу дает и платит справно. Суровый, нерадивости не терпит, однако справедлив к работникам, любой скажет. Напрасно ты его так.

— О, как ты за своего будущего тестя в заступ пошел! Однако, Федька, не знаешь ты многого, чего я про вашего купчика знаю. Верно говорю, злодей он, кровавый злодей.

— Ну так расскажи!

— Не время сейчас, давай поспим, устал я что-то. И так уж полночи проболтали.

— Ладно, только слово дай, что все мне расскажешь.

— Даю, вот те крест расскажу, только позже.

Сильный удар грома прокатился над тайгой. Дождь крупными каплями замолотил по крыше, успокаивая и убаюкивая возбужденное услышанным сердце Федора.

Вот чего не ожидал Яков Спиринский, так того, что его внезапный арест сыграет как раз ему же на руку. И мать и дочь Сазонтьева, даже не выслушав толком объяснений Ивана Васильевича, окружили Якова такой трогательной заботой и вниманием, будто он только что вернулся с поля боя, где героически сражался за Отечество. Он благосклонно и несколько виновато улыбался, отвечая любезностями и маме и, особливо, дочке, чем ввергал ее сердце в томление, и глаза ее уже не раз внезапно наполнялись слезами умиления, когда он страстно припадал устами к ее руке. К вечеру все сомнения относительно Якова в плане его сердечной привязанности у Сазонтьева исчезли. Он решил не медля рассказать свой главный прожект будущему зятю, а в этом он был уверен, видя нежную привязанность буквально сгорающей от любви Глафиры и соответствующее поведение Якова.

— Так, прошу оставить нас для разговора, — тоном, не допускающим возражений, после обильного ужина сказал женщинам Иван Васильевич.

Дождавшись, когда они вышли, Сазонтьев, поближе подсев к Якову, чуть ли не шепотом спросил его:

— А известно ли вам, сударь, что в землях по Енисей-реке да по Верхней Тунгуске, то бишь Ангаре, люд старательский золотом промышляет? Несметно народу в те края прет и несут по осени песок золотой да самородное золото. За все про все им же и расплачиваются по пути назад. Енисейский тракт золотым песком посыпан, у старателей карман-то дырявый. А до самого Красноярска он себе порты новые купить не может, потому как негде. Товару в лавках деревенских нет, а им бархат да парча потребны, сапоги яловые подавай да кушаки шелковые. Тыща процентов на копейку затрат, дорогой мой! Я уж и места присмотрел, и с начальством волостным разговоры вел. По тракту Енисейскому кабаки да лавки ставить надоть!