Геннадий Левицкий - Поляки и литовцы в армии Наполеона

Три раздела Речи Посполитой (1772, 1793, 1795 гг.) покончили с независимостью польско-литовского государства, но не смогли уничтожить мечту о возрождении его. К радости поляков, тотчас за последним разделом их родины, в Европе появился человек, который не только принял к сердцу их мечты, не только обещал помочь с их реализацией, но и (самое главное) мог восстановить их государство.

Наполеон Бонапарт умел обещать. «Каждый солдат носит в своем ранце маршальский жезл!» – император любил повторять слова, которые станут крылатыми. Но еще раньше они окрыляли его солдат, заставляли сражаться не жалея крови и самих жизней. Маршальский жезл манил всех – от новобранца до генерала; и великая притягательная сила высшего воинского звания была в том, что оно не казалось недосягаемым. Неблагородное происхождение и даже отсутствие военного образования не являлись препятствиями для фантастического карьерного роста. Кем были в предыдущей жизни маршалы Наполеона? Да кем угодно: Груши, Периньон и Макдональд – дворяне, Ней – сын бочара, Мюрат – сын владельца постоялого двора, Ожеро – сын лакея, Лефевр – сын мельника, Ланн – сын крестьянина, Бесьер и Журдан – сыновья врачей… Последним получил маршальский жезл польский князь Юзеф Понятовский.

Ловкий манипулятор человеческими умами и душами, видимо, не случайно производил в маршалы представителей разных слоев общества, в том числе, из самых низов. Наивные солдаты шли в битвы с великой надеждой – им и в голову не приходило, что за всю наполеоновскую эпопею только 26 человек стали маршалами, а обещанию поверили миллионы, которые так и останутся безвестным материалом самого известного французского императора.

Для человека здравомыслящего может показаться невероятным, что столь огромное количество людей безропотно шло за Наполеоном и отдавало за него жизни – не только французы, но и покоренные униженные народы Европы. Один из секретов раскрыл Арман де Коленкур. Этот политик был не согласен с императором по многим судьбоносным вопросам, но и он с трудом противостоял огромной гипнотической силе сверхчеловека, родившегося на Корсике:

«Не подлежит сомнению, что именно его успехам в этом отношении следует приписать любовь к свиданиям с другими монархами и привычку вести непосредственные переговоры о важнейших и деликатнейших делах с министрами и послами иностранных держав. Когда он хотел, то в его голосе и в манерах появлялось нечто убеждающее и соблазняющее, и это давало ему не меньше преимуществ над собеседником, чем превосходство и гибкость его ума. Когда он хотел, то не было более обаятельного человека, чем он, и, чтобы сопротивляться ему, нужно было испытать на деле, как это было со мной, все те политические ошибки, которые скрывались под покровом этого искусства. Хотя я держался настороже и даже в оборонительной позиции, но часто ему почти удавалось перетянуть меня на свою сторону, и я освобождался от его чар лишь потому, что, как все ограниченные и упрямые умы, оставался на избранной мною позиции, откликаясь только на свою идею, а отнюдь не на идею императора».

Однажды в разговоре с Коленкуром Наполеон произнес слова, которые предельно откровенно показывают, какую цену готов платить император за успех у собеседника:

«Когда мне кто-нибудь нужен, то я не очень щепетильничаю и готов поцеловать его в…»

Графиня Потоцкая описывает свое впечатление, когда впервые увидела французского императора на приеме в Варшаве:

«Мной овладело какое-то оцепенение, немое изумление, как от присутствия какого-то необыкновенного чуда. Мне казалось, что вокруг него сиял ореол. Недопустимо, думала я, когда несколько пришла в себя, чтобы такое полное могущества существо могло умереть, такой всеобъемлющий гений – исчезнуть без следа!.. И мысленно я даровала ему двойное бессмертие».

Магнетизм императора был необычайно велик. И даже, когда его армия, отступая из России, умирала от голода, холода, морального и физического истощения от беспрерывных маршей и боев, ни один солдат не бросил в его сторону ни малейшего упрека, не позволил себе косого взгляда. Обвиняли кого угодно и что угодно, но только не человека, виновного в гибели сотен тысяч соотечественников. Они, будто скошенные колосья, толпами падали на дороге, чтобы больше никогда не встать, но с последним вдохом, словно римские гладиаторы, восклицали, завидев проходившего мимо Бонапарта: «Да здравствует император!»