Сергей Войтиков - Брестский мир и гибель Черноморского флота

6 марта А. В. Колчак отметил в своих докладах генералу М. В. Алексееву и адмиралу А. И. Русину: «Команда и население просили меня послать от лица Черноморского флота приветствие новому правительству, что мною и исполнено» [96]. Однако, как следует из тех же источников, на этом игру в демократию Колчак, собственно, и планировал свернуть: «Представители нижних чинов, собравшиеся в Черноморском экипаже, обратились ко мне с просьбой иметь постоянное собрание из выборных для обсуждения их нужд. Я объяснил им несовместимость этого с понятием о воинской чести и отказал» [97]. Адмирал делал все, что мог, для удержания в своих руках всей полноты власти на флоте.

Во время Февральской революции, как писал адмирал А. В. Колчак, ему «пришлось заниматься политикой и руководить истеричной толпой, чтобы привести ее в нормальное состояние и подавить инстинкты и стремление к первобытной анархии… были часы и дни, когда я чувствовал себя на готовом открыться вулкане или на заложенном к взрыву погребе». Однако, несмотря на все трудности, Колчаку удалось сохранить Черноморский флот, что, по мнению петербургского историка А. В. Смолина, могло привести к некоторой самоуверенности адмирала: «Лишний раз я убедился, как легко овладеть истеричной толпой» [98].

7 марта в Севастополе получили приказ № 1, с которого началась революционная анархия в Петроградском военном округе и который фактически сразу же после своего отдания обрел «всероссийский статус». А. И. Верховский демонстративно опубликовал в Петрограде 1918 г. свою дневниковую запись от 7 марта 1917 г. без малейших признаков ретуши: «Как бомба с ядовитыми газами упал к нам приказ номер первый. Будь проклят человек, придумавший эту гадость. […] За такую помощь господа в Берлине принесут свою искреннюю благодарность. Едва ли только за это поблагодарит Россия» [99].

Пытаясь избежать сумасшествия, А. В. Колчак вышел в море. 11 марта он написал, находясь на линкоре «Императрица Мария» (пока еще «Императрица Мария»), в письме А. В. Тимиревой: «При возникновении событий, известных Вам в деталях, несомненно, лучше, чем мне (Тимирева находилась во время Февральской революции в Петрограде . – С.В. ), я поставил первой задачей сохранить в целости вооруженную силу, крепость и порт, тем более что я получил основание ожидать появление неприятеля в море после восьми месяцев пребывания его в Босфоре. Для этого надо было прежде всего удержать командование, возможность управлять людьми и дисциплину. Как хорошо я это выполнил – судить не мне, но до сего дня Черноморский флот был управляем мною решительно, как всегда; занятия, подготовка и оперативные работы ничем не были нарушены, и обычный режим не прерывался ни на один час. Мне говорили, что офицеры, команды, рабочие и население города доверяют мне безусловно, и это доверие определило полное сохранение власти моей как командующего, спокойствие и отсутствие каких-либо эксцессов. Не берусь судить, насколько это справедливо, хотя отдельные факты говорят, что флот и рабочие мне верят» [100]. Однако, как следует из дальнейшего текста письма, Колчак отказывался признаться самому себе в том, что революция не заканчивается, а только-только начинается: «Мне удалось прежде всего объединить около себя всех сильных и решительных людей, а дальше уже было легче. Правда, были часы и дни, когда я чувствовал себя на готовом открыться вулкане или на заложенном к взрыву пороховом погребе, и я не поручусь, что таковые положения не возникнут в будущем, но самые опасные моменты, по-видимому, прошли» [101]. Далее – расписка в собственном бессилии противостоять потенциально возможному разгулу матросской стихии: «Ужасное состояние – приказывать, не располагая реальной силой выполнения приказания, кроме собственного авторитета…» [102]И, наконец, пронзительное признание: «За эти 10 дней я много передумал и перестрадал, и никогда я не чувствовал себя таким одиноким, предоставленным самому себе, как в те часы, когда я сознавал, что за мной нет реальной силы, кроме совершенно условного личного влияния на отдельных людей и массы; а последние, охваченные революционным экстазом, находились в состоянии какой-то истерии с инстинктивным стремлением к разрушению, заложенным в основание духовной сущности каждого человека (курсив наш . – С.В. ). Лишний раз я убедился, как легко овладеть истеричной толпой, как дешевы ее восторги, как жалки лавры ее руководителей, и я не изменил себе и не пошел за ними. Я не создан быть демагогом – хотя легко мог бы им сделаться: я солдат, привыкший получать и отдавать приказания без тени политики (судя по дифирамбам генералу М. В. Алексееву в этом же письме [103], к данному утверждению можно отнестись с известной долей недоверия . – С.В. ), а это возможно лишь в отношении массы организованной и приведенной в механическое состояние. Десять дней я занимался политикой и чувствую глубокое к ней отвращение, ибо моя политика – повеление власти, которая может повелевать мною. Но ее не было в эти дни, и мне пришлось заниматься политикой и руководить дезорганизованной истеричной толпой, чтобы привести ее в нормальное состояние и подавить инстинкты и стремление к первобытной анархии. Теперь я в море. Каким-то кошмаром кажутся эти 10 дней, стоившие мне временами невероятных усилий, особенно тяжелых, т. к. приходилось бороться с самим собой, а это хуже всего» [104].