Борис Давыдов - Московит-2

– Благодарю и прошу не счесть мою вспышку за неучтивость! – спохватившись, кое-как произнес Хмельницкий.

«Матка Бозка, будь милосердна, исполни желание мое… Знаю, что грешна, что недостойна твоих милостей. Но ведь даже Сын Твой сказал про блудницу: пусть первым бросит в нее камень тот, кто сам безгрешен! И она осталась живой, ни у одного из палачей ее не поднялась рука…»

Елена, молитвенно сложив руки, проникновенно смотрела на образ Богоматери.

«Если я и поступала недостойно, то много раз уж за это наказана. Жестоко наказана… Услышь мои молитвы, сделай так, чтобы Дануська благополучно добралась до Богдана! А главное, чтобы он поверил и ее словам, и моему письму! Молю тебя…»

Елена всхлипнула. Ей было стыдно и противно. Тем не менее с истинно женской нелогичностью и непоследовательностью она убежденно отвергла бы любые обвинения в лживости и расчетливости. Разве же это ложь – немного повернуть обстоятельства дела в свою пользу? И о какой расчетливости может идти речь, если она полюбила Хмельницкого, когда он был лишь реестровым сотником? Полюбила страстно, отдалась ему, махнув рукой на стыд, приличия, осуждение и косые взгляды.

Ну да, большой это грех, ведь Богдан был женат. Но жена-то его тяжело болела, даже передвигалась с трудом, все знали, что недолго ей осталось жить. Поэтому и принял сотник в свой дом дальнюю родственницу-сироту… И доброе дело чтобы сделать, и заодно жене дать помощницу в хлопотах по хозяйству да в воспитании детей. А там… Случилось то, что должно было случиться.

Не устоял немолодой уже сотник, годящийся Елене в отцы, перед искушением, оказался плененным ее ангельской красотой. В конце концов, хоть он искренне любил жену, но был крепким здоровым мужчиной, со всеми потребностями… Люди же не святые! Боролся он с обуявшей его страстью, старался погасить ее, усердно молясь и вспоминая клятву, данную при святом венчании: «Быть вместе и в радости, и в печали, пока смерть не разлучит», но все было тщетно. Страсть лишь пуще разгоралась, как костер от дуновения ветра. Особенно из-за того, что Елена упорно не замечала его знаков внимания, держалась с ним вежливо и почтительно, как с благодетелем своим, но не более… Простодушный казак, привыкший к оружию, а не к женским хитростям, даже не подозревал, что это равнодушие было лишь показным, что Елена действовала по тщательно задуманному плану.

А что здесь плохого, позвольте спросить? Судьба и так оказалась жестокой: лишила родителей, заставила жить чужими милостями, чувствуя себя нахлебницей. Мало того, еще приходилось ловить злые взгляды, слышать за спиной мерзкие пересуды, выносить сцены ревности… Разве она виновата, что наделена такой красотой?! Двоюродная тетка, у которой жила под опекой, потому-то и упросила дальнего родственника своего, сотника чигиринского, взять сироту в Суботов. Привиделось ей, что Елена строит глазки муженьку… Тьфу! Этому толстому борову, на которого без отвращения и не взглянешь!

А вот Богдан… Будто какая-то невидимая сила исходила от него. Вроде и лицо некрасивое, суровое, да только сразу стало понятно: особенный мужчина! И суровость его лишь напускная. Добрым оказался, заботливым, постарался устроить так, чтобы сироте хорошо было в его доме. И Елена, не привыкшая к такому обращению, расцвела, потянулась к нему всем сердцем…

Ну, еще и потому, что Анне, жене сотника, оставалось жить всего ничего! Елена искренне жалела ее, но сразу призадумалась: вечным вдовцом сотник едва ли останется, наверняка захочет новую хозяйку в дом привести… Он же мужчина! И без того страдает, что законная жена давно уже не может выполнять супружеские обязанности (тайн на небольшом хуторе быть не могло, особенно в делах, относящихся к личной жизни панов)… Так почему бы и нет? Чем она недостойна? Разве плохая хозяйка Суботова из нее получится?

«Дануська, Дануська… Доберись до Богдана! Пусть Езус хранит тебя, убережет от всех опасностей, пусть придаст тебе красноречие Цицерона! Озолочу, як бога кохам, сдержу обещание! Только не подведи…»

Упорно держала Богдана на расстоянии, распаляя и доводя до исступления. А потом, оставшись с ним наедине, будто прозрев и догадавшись, что он влюблен, искусно разыграла потрясение, испуг, стыд… Ах, да как же так! Ах, она всем сердцем любит пана сотника, но только как дальнего родича своего, благодетеля и доброго человека… Не дай Матка Бозка, перейдет это чувство в нечто большее, она же со стыда сгорит, затерзает себя упреками, что отплатила пани Анне злом за доброту ее… И как тогда детям пана сотника в глаза смотреть? О, Езус, зачем, зачем только оказалась она в Суботове?! Лучше бы дальше жила у родственницы своей, гарпии злобной, запивая слезами горький сиротский хлеб… Она так счастлива была здесь, в Суботове, так счастлива! Потому что рядом все время был пан сотник, этот необыкновенный человек, такой добрый и благородный… Он такой… ну, просто слов нет! Любая женщина влюбилась бы… И что теперь делать?! Ой, нет, нет, надо бежать, бежать из Суботова куда глаза глядят, пока не совершила непоправимого, пока не впала в грех… Сердце замирает, ноги слабеют… Ой, она сейчас лишится чувств… О-о-о, коханый мой, ненаглядный, обними меня крепче, крепче… Твоя, только твоя… Бесценный мой…