Борис Давыдов - Московит-2

– Перестань, не нужно так говорить! – голос Хмельницкого прозвучал резко, но в нем отчетливо слышались и неуверенность, и боль. Слова генерального писаря били по живому, растравляли ту душевную рану, которую гетман сам постоянно бередил своими мучительными сомнениями. – Людей унижали, с ними обращались, как с бездушными тварями… У них накипело! Это же пена, понимаешь? Грязная пена на вешней воде.

– Однако уже давно осень, а вода все не светлеет, и пены отчего-то не убывает. – Голос Выговского также зазвенел, налившись силой. – Кроме того, даже если с человеком обращаются, как с бездушной тварью, это не причина самому становиться скотом. На бога! – Он вдруг умоляюще сложил руки на груди, подавшись к Богдану. – Пане, заклинаю, не нужно ради них рисковать, тратить силы и драгоценное здоровье! Ведь не оценит же народ, ничуть не оценит! Пан гетман еще кругом виноватым окажется! Идеал недостижим, как горизонт, надо уметь вовремя остановиться! Тем паче сейчас, когда все козыри… – генеральный писарь осекся, раздраженно поглядел на откинувшийся полог.

В палатку буквально вбежал джура.

– Пане гетмане! – закричал он, успев опередить Хмельницкого, готового взорваться от гнева. – Полковник Кривонос… Скорее, ради Христа! Тяжко ранен он, просит пана гетмана, чтобы успеть проститься!

– Максим?! – взревел Богдан и схватился за виски. – Да как же… Где он?! Веди, быстро!

Вскочив, он поспешил за джурой. Не заметив, что сложенный в несколько раз лист бумаги от резкого движения выпал из его кармана.

Выговский, сделав вид, что спешит следом, задержался на несколько мгновений, торопливо развернул, вчитался в первые строки… Потом снова придал бумаге прежний вид и, оставив на ковре, выбежал наружу.

«Объявилась, змея… Тьфу, вот не было печали! Она же может все испортить! Ладно, она пока еще далеко, а там видно будет. В крайнем случае постараюсь, чтобы гетман ее приревновал… К кому? Гарных хлопцев хватает. Да хоть к сыну своему, Тимошу!»

Высокий замок пылал, подожженный казаками Кривоноса. К подножию горы, где он был построен, согнали толпу пленных шляхтичей и жолнеров, заставляя спускаться по крутым тропам чуть ли не бегом, хотя многие из них были ранены и с трудом держались на ногах. Поляки старались сохранить достоинство и спокойствие, несмотря на изнеможение и испуг. Кто-то даже смотрел на казаков с высокомерным презрением, но в глазах большинства была равнодушная, безнадежная обреченность…

Сам Кривонос, лежа на разостланных попонах в тени под высоким раскидистым явором [58] Разновидность клена. , хрипел и задыхался. Лицо приняло серо-землистый оттенок, на губах пузырилась кровавая пена. Жить полковнику оставалось считаные минуты, и это понимали все, включая его самого.

– Едет! Едет гетман, батьку Максиме! – встрепенулся казак, то и дело поглядывавший на дорогу.

Губы раненого, дрогнув, медленно растянулись в какой-то жуткой, торжествующей улыбке, больше похожей на оскал.

Хмельницкий осадил коня, с непривычной резкостью рванув поводья… Спрыгнул с седла, не дожидаясь помощи, бросился к телу сподвижника, упал рядом на колени.

– Максиме! Да как же… Ох, горе! Просил же тебя! – голос гетмана прервался от горлового спазма. Невероятным усилием воли Богдан взял себя в руки, удержавшись от слез.

– Прости… Не уберегся… – с каждым чуть слышимым словом изо рта Кривоноса лезла кровавая пена. – Дай клятву!

– Какую клятву, Максиме? – еле выговорил Хмельницкий.

– Ярема… Не мирись с ним! Должен умереть он, как собака! – глаза умирающего на мгновение полыхнули страшным, дьявольским огнем. Казалось немыслимым, что он до сих пор жив и даже может что-то говорить, пусть и шепотом. Лишь невероятная, беспредельная ненависть к кровному врагу еще поддерживала его на этом свете. – Поклянись!

Столпившиеся вокруг казаки, не стыдясь, всхлипывали.

– Клянусь тебе, Максиме! Пока я жив, Ярема будет злейшим моим врагом. Не успокоюсь, пока его не уничтожу! – Хмельницкий сжал в ладонях руку Кривоноса, ставшую холодной и влажной от пота. Будто надеялся удержать верного своего помощника, придать ему сил и спасти от смерти.

Умиротворенная, счастливая улыбка навсегда осталась на замерших окровавленных губах полковника. Он, передав другому человеку святое дело отмщения, теперь мог наконец-то успокоиться и забыться вечным сном. Грешная душа Кривоноса отлетела, дожидаясь встречи с суровым и справедливым Высшим судьей.