И Перикл, и Аспасия ели с аппетитом, изредка перебрасываясь отдельными, мало что значащими словами или репликами. Покой, нега, безмятежность. На какое-то время все то, что неотступно владело Периклом все эти дни, а если точнее — и годы, растворилось, исчезло, ничем о себе не напоминая. Оставалась с ним только мягкая шелковая трава под босыми ступнями, прохладная зеленая тень, которая, подобно щиту воина, принимала на себя удар накаляющегося синего, без единого облачка, неба, воздух, который одновременно пах и деревьями, и цветами, и камнем, и землей, и пресной свежестью близкой воды. С видимым удовольствием ощутив, как нежно тает во рту мякоть виноградной улитки, Перикл сделал глоток вина и подумал, что вряд ли прав Феогнид из Мегары:
Лучшая доля для смертных — на свет никогда не родиться
И никогда не видать яркого солнца лучей.
Если ж родился, войти поскорее в ворота Аида
И глубоко под землей в темной могиле лежать.
Ах, Феогнид, но ведь туда всегда успеется. Угрюмый Харон никого из сущих на этом свете не обойдет своим вниманием. Он, Перикл, не знает, сколько еще отпущено ему всемогущими богами, ведает лишь — он для Афин сделал далеко не все.
— Кажется, я бы все ела и ела. Здесь все необыкновенно вкусно, совсем не так, как дома, — перебила ход его мыслей Аспасия. — Однако уметь вовремя остановиться — это тоже одно из немалых достоинств. Я подумала — что, если мне искупаться?
— Не советовал бы. Вода в ручье холодная, можешь простудиться.
— Я все же оставлю тебя в одиночестве. О, Перикл, ты способен обмануть своих злейших врагов, но никак не меня. Я ведь вижу: в твоей необыкновенной голове мысли роятся, как пчелы на весеннем лугу.
Перикл, улыбаясь, смотрел, как, чуть приподнимая левый край полотняного пеплоса, Аспасия, грациозно и в то же время осторожно ступая по траве, спускается к ручью. До чего же проницательна! Ничто от нее не сокроется!
Пчела мысли вновь прилетела к нему. Как ни грустно, ему уже пятьдесят восемь. Но стариком ни в любви, ни в политике он себя не чувствует. Кажется, мудрец Солон в своих «Седмицах человеческой жизни» не ошибается:
Разум и речь в семь седмиц уже в полном бывает расцвете,
Также и в восемь — расцвет длится четырнадцать лет.
Мощен еще человек и в девятой, однако слабеют
Для веледолестных дел слово и разум его.
У него, Перикла, уже отсчитано два года девятой седмицы. Но Солон весьма точно подметил — мощен еще человек… По крайней мере, по себе Перикл знает, что нерастраченных сил у него весьма много. Но стоит ли загадывать, что там, впереди? Нутром Перикл чует: Афины в нем еще нуждаются. Народное собрание охотно прислушивается к каждому его слову. Но почему, почему на сердце так неспокойно?
Неслышно подошла освеженная купанием, счастливая Аспасия. Пеплос, накинутый прямо на мокрое тело, пел гимн сладкому бесстыдству, ясно обозначивая выпуклые прелести зрелой женщины. На длинных ресницах еще дрожали капельки воды.
— Я плескалась в этом ручье как беззаботная нимфа, — сообщила Аспасия, устремив на мужа прекрасные свои глаза. — Ты не можешь себе представить, насколько это было замечательно.
— Если хочешь каждый день испытывать подобный восторг, я велю соорудить здесь шалаш из тростника. Подозреваю, что отшельничество пойдет нам обоим на пользу, — шутливо предположил Перикл.
Аспасия легла животом на траву, слегка опираясь на локти, и Перикл вдруг поймал себя на жгучем желании тут же и немедленно овладеть ею.
— Я хочу тебя, о, медовая милетянка, — прерывистым шепотом сказал он.
— Мой господин, а я хочу тебя всегда и везде.
— Пусть рабы погуляют, — то ли полувопросительно, то ли полуутвердительно сказал он.
Длинные ресницы Аспасии красноречиво дрогнули.
Безлюдный лес стал свидетелем их любви — такой, будто они в первый раз узнали друг друга. Лес, да, может быть, еще и боги, благосклонно и понимающе взирающие на них с небес. Белокожей нимфой, выброшенной на берег, билась под Периклом Аспасия, но тот, столь же искусный в любви, сколь и в публичных речах, умело отдалял концовку, давая любимой возможность несколько раз взлететь на сладкий Олимп любви. Но наступил миг, когда сдерживать себя у Перикла уже не было никакой мочи. О, счастливая, высшая точка телесной близости, за которой неотвратимо следуют опустошение и пресыщенность! Правильно поступили боги, устроив людей так, что все на этом свете, даже любовь, имеет свой предел. Иначе те только и делали бы, что совокуплялись. Представив это, Перикл засмеялся. Удивленным взглядом Аспасия потребовала объяснения, что его и вовсе развеселило.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу