Константин Кураленя - НА РУСЬ!

– Вы не правы, – пытался навязать мне свои взгляды целитель Вэй. – Кун-цзы не призывал к слепому повиновению власть имущим. Он говорил, что «Правитель должен быть правителем, а подданный – подданным; отец – отцом, а сын – сыном».

– А как насчёт «чего не желаешь себе, того не делай другим», – проявил я своё знание Конфуция. – Вы меня лечите, а ведь меня везут на казнь. Не проще ли мне умереть здесь, смертью лёгкой и не страшной?

– О, Жень (Принцип гуманности и человеколюбия)! – закатил глаза Вэй и потрепал себя за куцую бородку. – Вы знаете концепции Учителя? Тогда вам должна быть знакома и Тянь: «Жизнь и смерть определяется судьбой, богатство и знатность зависит от неба».

– За это я и не люблю философов, – усмехнулся я. – Слишком много болтовни, а реального дела кот наплакал. На все случаи жизни есть глубокомысленные изречения, а помирать всё равно придётся.

Несмотря на болтовню, лечить китаец умел. К концу недели у меня появился аппетит, и я стал ощущать, как моё тело наливается силой. Кроме всего прочего я узнал, кто сотворил мир с китайской точки зренияи ещё очень много познавательных вещей. Лекарь Вэй не умел молчать. Откачивал ли гной из моей раны или накладывал перевязку – он всё время что-то рассказывал. А я слушал.

– Когда-то очень давно в мире не было ни неба, ни земли, – начинал он свой рассказ. – Весь космос представлял собой огромное яйцо, внутри которого была сплошная мгла и царил дикий хаос. Всё смешалось в этом яйце. Не разберёшь, где верх или низ, право или лево.

А о сторонах света и говорить нечего, ни юга, ни запада. Но так случилось, что внутри этого яйца находился знаменитый герой Пань Гу.

– И чем же он был знаменит? – невинно поинтересовался я. – И кто его возвёл в этот ранг, ведь ничего и никого не было?

Вэй на секунду сбился, но затем невозмутимо продолжил:

– Знаменитым он станет потом, а пока богатырь просто спал в яйце. Спал он восемнадцать тысяч лет, а когда проснулся, то увидел, что находится во тьме. Было очень жарко, его грудь раздирало от удушья. Он хотел встать и выпрямиться, но скорлупа ему этого не позволила. Пань Гу не на шутку разгневался. Он схватил большую секиру, которая была при нём с самого рождения, и со всего маху рубанул ею по скорлупе. – При уточнении насчёт секиры, старик непроизвольно покосился в мою сторону.

«Заранее уточняет, – усмехнулся я. – Пока я не поинтересовался, откуда в яйце взялась секира».

– Раздался гром, и яйцо раскололось, – продолжил китаец. – Всё чистое и прозрачное, что находилось в яйце, поднялось ввысь и образовало небо. А всё тяжёлое и нехорошее опустилось вниз и стало землёй.

Пань Гу обрадовался, что сумел отделить Небо от Земли. Но тут он заметил, что грязное и тяжёлое тянется к чистому и светлому.

Он понял, что Небо и Земля могут сомкнуться, и тогда вновь наступит Хаос. Он головой подпёр Небо, а ногами упёрся в Землю. Каждый день он вырастал на один чжан (3,3 м), и на это расстояние Небо отделялось от Земли. Таким образом, прошло ещё восемнадцать тысяч лет. Пань Гу превратился в огромного подпирающего Небо великана. Его рост составлял девяносто тысяч ли. К этому времени Земля затвердела и уже не могла слиться с Небом. Но и силы героя были не безграничны. Ведь все эти годы он не принимал пищу, потому что не мог оставить своего поста. Он в последний раз взглянул на дело рук своих и свалился бездыханным на Землю.

Перед тем как умереть, тело богатыря стало изменяться. Его левый глаз превратился в солнце, а правый – в луну. Последний его вздох стал ветром и облаками. А последний исторгнутый им звук отныне мы называем громом. Его волосы и усы рассыпались на многое множество сверкающих звёзд. Руки и ноги героя указали направление четырёх сторон света. Голова и туловище стали сопками и горами. Выплеснувшаяся из тела кровь омыла Землю морями, реками и озёрами. Его плоть стала плодородной землёй, а жилы – дорогами. Кожа и волосы на теле превратились в лес и траву, зубы и кости – в полезнее ископаемые. Пот стал дождём и росой. И был сотворён мир.

Вэй замолчал и, склонившись над моей раной, продолжил процедуру перевязки. Он острым лезвием надрезал бинт и, обмотав две полоски вокруг туловища, завязал их.

«А процедура перевязки за столько веков ни капли не изменилась, – подумал я, наблюдая за его манипуляциями. – Только наша медсестра вместо лезвия использовала бы свои зубы».

– О чём ты думаешь! – возмутился дремавший до поры, до времени внутренний голос. – Нас везут на верную смерть, а он медсестёр вспоминает. Лучше сиди и придумывай, как нам с целым хребтом остаться.