Олег Хафизов - Дуэлист

Впереди ехала полусотня казаков в цилиндрических шапках с алыми хвостами и синих кафтанах, из-под которых виднелись шаровары с лампасами. Тонкие черные пики казаков былинками колыхались в такт лошадиной поступи. Следом за казаками ехали два генерала в ботфортах, золотых эполетах и высоких шляпах с раскидистыми черными плюмажами, словно специально изобретенными для лучшего прицеливания. Генералов сопровождали свитские офицеры в мундирах разных цветов, в шляпах, киверах и фуражках, с эполетами и без эполет. А замыкал колонну отряд драгун в длинных шинелях и черных касках с гребешками. В правой руке драгуны держали упертый в колено карабин. Ехавший вне строя драгун с двухцветным гребешком на шлеме, наверное, вахмистр, прицелился в рыбака и сказал: «Пиф-паф!» Драгуны заржали, и в ответ заржали их огромные кони. Рыбака окатило жарким страхом до самых корней волос, и он уронил в воду наполовину выбранную сеть.

Вахмистр что-то отрывисто рявкнул, и солдаты стройно, на два голоса запели:

Ах, скучно мне

На чужой стороне.

Все не мило, все постыло,

Друга милого нет.

Не глядел бы я на свет,

Что, бывало, утешало,

О том плачу я.

В кроткой осенней тишине печальная песня доносилась так ясно, словно певцы находились в двух шагах, даже когда последний солдат скрылся за лесом.

«Как прекрасно, – подумал финн. – И за что Господь наградил талантами этот грубый и злой народ?»

Он с сожалением оставил в пучине полную рыбы сеть и взялся за весла. Рыбак этот был отпущенный на побывку солдат войск индельта, и он обязан был срочно предупредить начальство о подозрительных перемещениях противника.

Под действием жалобной песни князь Долгоруков захотел пообщаться с кем-нибудь более душевным, чем прямолинейный генерал Алексеев. Он кивнул Толстому на место справа от себя. Федор втиснул свою лошадь между двумя генеральскими, и Алексееву, оттесненному на обочину, пришлось отъехать назад, к штабным. «Никакой субординации», – подумал он об Американце, с которым, впрочем, давно смирился.

– Как тебе условие генерала Тучкова? – спросил Долгоруков, придерживая лошадь.

– Хорошая мина при плохой игре, – отвечал Толстой. – По-моему, он струсил.

– Тучков все что угодно, но только не трус, – великодушно заметил Долгоруков. – Но я не дам ему разделить мою победу пополам. Два победителя в одной битве как два мужа при одной жене.

– Нам следует сначала разгромить Тучкова, чтобы не мешал воевать, а потом обратить штыки против Сандельса, – предложил Толстой.

– У меня есть более надежный способ сохранить мои лавры. Я сделаю так, что к прибытию Тучкова Сандельс уже будет вручать мне свою шпагу, а ты будешь считать захваченные знамена шведских полков. Я прикажу атаковать…

Вдруг взгляд князя остановился на каком-то предмете за плечом Толстого. Долгоруков резко остановил коня, лошадь генерала Алексеева налетела мордой на круп коня Толстого, строй смешался, и казаки из передних рядов стали в недоумении оглядываться.

– Парнасский прохвост! – яростно воскликнул князь Долгоруков по-русски.

Толстой невольно оглянулся, но, не найдя вокруг никого, к кому относилось бы это высказывание, подумал было, что князь отчего-то осерчал на него самого.

– Дай мне свой кивер, да побыстрее, не расстегивай! – потребовал князь прежде, чем Федор успел обидеться, сорвал кивер с головы Толстого, мигом спешился и бросился в кусты.

– Encore une de ses bizarreries! 12 12 (Франц.) Опять его странности! – заметил Алексеев.

– Должно быть, это действие клюквенного сыропу, – догадался Липранди.

Через несколько минут князь Долгоруков вернулся с расцарапанной щекой, весь покрытый репьями, но просветленный, так что Толстому подумалось, что Липранди, пожалуй, был прав. В вытянутых перед собою руках Долгоруков бережно нес кивер Толстого, накрытый лопухом.

– Я поймал его, Федя! – просиял князь.

– Да кого вы там поймали? – не понимал Американец.

– Аполлонус Парнассиус, мать его! Полюбуйся, как хорош, мерзавец!

Долгоруков заманчиво отодвинул лопух и поднес кивер к глазам Толстого. Затем он и сам попытался что-то рассмотреть в темноте сквозь узенькую щелку.

– Мне показалось, что в шапке ничего нет, – с глубоким сожалением констатировал Толстой.

В свите генерала переглянулись.

– Ради Бога, поймите меня правильно, Михаил Петрович, – шепотом сказал Толстой, наклоняясь к самой холке коня. – Но в середине октября бабочки летают только в южном полушарии, где в это время весна. Когда мы будем завоевывать Патагонию…