Елена Петрушина - Рождественская перепись

– Давай, Ночка, давай, милая, стой смирно. Мне надо тебя подоить, – я хлопаю её по спине, глажу по бокам. Когда я прикасаюсь к вымени, животина издаёт мучительный стон. Продолжая теперь уже грудью теснить кормилицу, я подаю знак Матвею, чтобы подал воду. Как мыть больных, меня учили. Может быть, получится и с коровьим выменем.

– Не дрейфь, Матюша, победа будет за нами! – первые неуверенные струйки зажужжали о дно подойника. Ночка облегчённо вздохнула. Матвей улыбнулся улыбкой согласия.

Яешня была великолепной. Яйца, взбитые с молоком и запечённые в чугуне, всколыхнули воспоминания детства. Прочь, нюни и сопли, прочь! Не до вас! Кофейку бы к такому лакомству, да и хлебушка совсем мало.

– Дети, где у вас хлебный магазин? – спрашиваю я и осекаюсь. Я туда с картой Сбербанка собираюсь? Дети не понимают, о чём я спрашиваю, – сельпо у вас есть в Морозовке? Хлеба надо купить.

– Придумала тоже, за хлебом в сельпо! Хлеб мамка сама пекла. Немного зерна ещё есть. – Матвей достаёт наполовину пустой мешок.

– Зерна? А что с ним делать? Это же не мука, – я опешила.

– Надо смолоть, будет мука. Я помогу.

– А я? А я? – наперебой защебетали младшие.

Да, квест набирает обороты…

Когда к вечеру вернулся Пётр, его ждал прибранный дом и свежий хлеб. Но ел он вяло, нехотя, выглядел хмурым и подавленным, будто устал держать во рту камень. Может быть, оттого, что встретила его незнакомая женщина? Несмотря на то, что братья наперебой рассказывали ему, как тётя Ксана сражалась с Ночкой, заливаясь смехом, он оставался угрюмым.

– Что, Петя? Отец? – я гнала от себя страшную догадку.

Он кивнул и, не выдержав длительного напряжения, беззвучно заплакал. Следом завыли все, кроме Матвея, который будто замер и свернулся потревоженным ежом. И мне было впору присоединиться к этому безудержному гореванию.

Специалисты, прибывшие описать клад, добавили Виктору Павловичу сведений о когда-то проживавших в доме людях. С 1887 по 1905 годы это была семья купца Лебо, который торговал мануфактурой тут же, в лавке рядом с домом. Происхождение фамилии неясно. Лавка потом горела и была разобрана, склады тоже. В приходской книге записан только один крещёный Лебо, Николай. Мальчик родился с заячьей губой. Потом начались волнения, и семья уехала, следы их затерялись.

По непонятной причине Виктора Павловича тронула эта история, хотя он и не знал никого, кто носил бы фамилию Лебо.

После снимков для газеты, после отъезда всех гостей он было расслабился на завалинке купеческого дома, но дрёму его прервал телефонный звонок, трещавший в открытое окно. Виктор Павлович встал на завалинку и лёг на подоконник, стараясь дотянуться до телефона. Старания были столь велики, что от натуги его рабочие брюки от свадебного костюма лопнули по среднему шву. В этот самый момент, когда волостной голова взял трубку и сказал слова приветствия, за его спиной раздался женский голос:

– Добрый день! Как мне найти главу волости?

– Вот же постылая баба, – процедил сквозь зубы Божок, а вслух ответил, что сейчас позовёт.

Виктор Павлович с несвойственной его возрасту и комплекции прытью нырнул в комнату, прополз к письменному столу и достал из нижнего ящика скатанные джинсы, припасённые на случай внезапной рыбалки. Поменяв штаны в положении лёжа, он побил армейский рекорд одевания и предстал в окне теперь уже лицом, вспотевший, но не опозоренный. На улице стояла немолодая женщина, держа за руку тоненького мальчика, который кого-то ему смутно напоминал.

– Прошу, проходите, это я глава волости. Виктор Павлович Божок, – представился он.

Женщина и мальчик вошли. Где-то он видел эти большие уши, янтарные глаза, волевой подбородок на худеньком лице. Женщина заговорила, и всё стало на свои места:

– Здравствуйте, Виктор Павлович! Моя дочь, Оксана Ефимович несколько дней назад уехала к вам в волость и не вернулась. Скажите, когда Вы видели её в последний раз?

– Садитесь, я сейчас всё расскажу. – Божок изложил историю исчезновения и поисков Оксаны, а также сообщил, что она объявлена в розыск. Про лампу он деликатно умолчал. – А почему Вы сами занимаетесь поисками?

– Потому что мама не могла нас бросить. И мы не должны её бросать, – мальчик погладил фотографию, на которой Оксана была запечатлена с медалью на шее, на которой отчётливо читались цифры 2014.

– Да что же мы можем поделать? Я ведь обыскал не только нашу деревню, но и все окрестности, она как сквозь землю провалилась, – сказал Виктор Павлович и почему-то показал на то место, где стояла Оксана в последний раз. Мальчик встал и подошел к злополучному месту паранормальной активности. Покачался на подвижной половице. А потом вдруг сделал нечто, с точки зрения Виктора Павловича, невообразимое: написал на обратной стороне фотографии корявыми печатными буквами "Мама вирнис" и опустил её в щель между досок. А потом, как показалось Виктору Павловичу, с дерзким вызовом, произнёс: