Айдас Сабаляускас - Три дня из жизни Филиппа Араба, императора Рима. День первый. Настоящее

Развернуться в любом случае пришлось всем, хотя бы вполоборота.

Никаких исключений из правил римский дворцовый этикет не допускал.

*****

Филипп Араб с торжествующим видом, но с доброжелательной улыбкой на губах оглядел зал. Пространство было разделено на три части. Справа и слева – сенаторские сиденья, плотнячком расставленные на трёх широких и низких ступеньках (те самые три яруса).

«Президиум», в котором сейчас находился император, представлял из себя просторный подиум, где рядом с Богиней Викторией стояли почётные кресла для действующих державных чиновников-высших магистратов. Но сейчас все они были пустыми: магистраты или скромничали, или, во избежание неприятностей, не хотели ни себя, ни свои груди выпячивать – в пекло поперёк императора не совались. Не светились.

В кресла магистратов один за другим стали рассаживаться смуглые и кривоногие телохранители Филиппа: поначалу боязливо и будто стесняясь, а потом – словно с цепи сорвались, почувствовав молчаливое одобрение своего и всеримского хозяина.

За спинами императора и изваяния Богини скрывалась пара запасных выходов. Но эти двери были заперты сейчас на засов: вряд ли они сегодня пригодятся…

Филипп обратил на эти заблокированные выходы внимание, а его охрана их почему-то профессионально проигнорировала: каждый цепной пёс самодержавия уже мыслил себя не простым стражем туловища , а державным деятелем со стремительной и блестящей карьерой и с сотнями снующих туда-сюда подчинённых.

Один из сенаторов оказался самым ловким и проворным, а потому сумел прорваться к телу первым и кинуться в ноги, восклицая при этом совсем другое:

– Без всякой лести целую руки вашей чести .

И облобызал ступни.

Император оживился, но тут пришли в себя и спохватились телохранители.

Ловкача от туловища отеснили и из курии вывели.

« Когда она меня спросила:

"Не жемчуг ли сверкает на траве?" —

Тогда в ответ сказать бы сразу мне,

Что это лишь роса, —

И с той росой исчезнуть …»

Ямабэ Акахито

Филипп огляделся.

Сенаторские лица и их фигуры владыку Рима не впечатлили. Его резко поскучневший взгляд стал попеременно падать то на столбы-пилястры, словно мощной рукой Атланта вдавленные в четыре угла (внутри одной из пилястр была лестница, ведущая на крышу), то на трёхъярусные ряды сенаторских кресел, то на три больших окна курии, то на высоченный потолок (благодаря которому акустика преобразовывала любой неожиданный звук, возникающий в тишине из ниоткуда, в мелкую дрожь, с непривычки рябью прокатывающуюся по всему телу Филиппа – мурашки по коже, как от постороннего зубовного скрежета).

Взор римского властителя прогулялся по правой и левой сторонам стен, где в тени ниш укрывались скульптуры Богов, героев и прежних императоров, не развенчанных наследниками и не преданных проклятию памяти . Края углублений были обрамлены колоннами на консолях. Что за ордер был у окультуренных столбов , император не разобрал.

«Хотелось бы, чтобы коринфский. Впрочем, и ионический с дорическим сойдут! На безрыбье и рак – щука!» – вяло и не к месту подумал властитель Рима.

…В «президиуме» тем временем уже по-хозяйски расселись Филипповы телохранители. Вальяжно позакидывали ногу на ногу. Ни одного свободного места не осталось. Кому-то пришлось даже обидеться, не показывая при этом вида, хотя устроить публичный скандал соратникам ох как хотелось!

*****

Филипп Араб в который раз за день выпрямил спину, втянул живот, выпятил грудь и расправил плечи – свои он считал накачанными похлеще, чем у любого римского легионера или действующего гладиатора. И на всякий случай заявил, то ли гордо пуще прежнего подняв голову, то ли высокомерно задрав к потолку нос:

– Любая критика императора в столь трудное для страны время – это особо тяжкое преступление! Тяжелейшее! Тяжелей не бывает! Нет у прилагательного в латыни такой сравнительной степени, которая если уж не зеркально, то адекватно могла бы отразить эту «тяжелейшесть»!

– Время не трудное, а счастливое – мы же вас лицезреем! Вот не созерцали бы, было бы трудным! – нашёлся один из сенаторов (Филипп не всех мог идентифицировать в лицо, а вернее – почти никого, но этого первопроходца на будущее постарался запомнить).

Тем не менее Араб изобразил хмурость и оборвал то ли строптивца, то ли, напротив, лизоблюда: