Джордж Джемс - Братья по оружию или Возвращение из крестовых походов

Они изыскали минуту, чтобы сплотиться позади кустарника, где движение на лошадях было трудно и небезопасно, но в то же мгновение откуда-то сзади раздался ужасный вопль: «Ах! Ах! Ах!». Это Галон на своей лошади, с щитом и копьем господина бросился на них, сопровождая каждый удар, криками «ах, ах, ах!». Его фигура и выражение его лица были таким кошмаром, что даже де Кюсси едва не принял его за союзника сатаны, а уж разбойники, еще больше уверившись, что это и есть сам злой дух, в страхе обратились в бегство. С криками «дьявол! дьявол!» они бросились к скалам, недоступным для верховых.

Тогда Галон соскочил с лошади и, бросив на землю щит и копье своего господина, занялся грабежом, оставляя убитым разбойникам только то, что не мог взять.

Де Кюсси, застав его за таким занятием, подъехал к нему и спросил:

– Где дама, которую я поручил тебе и велел защищать?

– Я оставил ее с женщинами в пещере, – ответил шут, – а сам поспешил сюда на помощь.

Рыцарь приказал Гуго де Бару взять щит и копье и вернулся к месту, где началось сражение. Он убедился, что Галон не соврал, говоря, что оставил Изидору в безопасности в одной из пещер, которых так много в горах Овернских. Здесь же находился и ее отец, который возбужденно рассказывал о стреле, пролетевшей совсем рядом, но все же не задевшей его.

Когда раны стрелков были перевязаны и все несколько успокоились после стычки, путешественники поехали тем не порядком, что и прежде. Миновав несколько долин с прекрасными видами, они достигли плодоносных равнин Лимана и, пройдя их, оказались в графстве Вик-ле-Конт. Тибольд, оглядевшись вокруг, в минуту забыл обо всех своих горестях и, простирая руки, воскликнул:

– Вот моя родина!

Викская долина с двух сторон была ограничена горами, В центральной части этой прекрасной равнины и располагался город Вик-ле-Конт, построенный у основания холма, позади которого на некотором возвышении виднелся старый замок. Тибольд, не желая проезжать через весь город, велел повернуть направо, и уже через несколько минут наши путешественники находились в каких-нибудь пятистах шагах от замка. Прямо перед ними возвышалось великолепное здание с причудливыми башнями различной величины и формы: одни были круглыми, другие квадратными, без какого-либо порядка в устройстве. В центре замка возвышались еще две башни: одна – квадратная, которая была раза в четыре шире, чем остальные, другая – узкая и самая высокая. Днем и ночью на ее площадке можно было увидеть стража, обязанностью которого было трубить или звонить в колокол, если он замечал чье-либо приближение.

Так и случилось. Не успели путешественники проделать и ста шагов, как с башни раздался звук рога, который был тысячекратно повторен другими стражниками, находившимися во внутреннем дворе. Оверн ответил тем же, и вдруг все стрелки, подражая его примеру, заиграли славное bien venu auvergnae, которому вторило эхо стен, башен и гор.

В ту во минуту ворота замка открылись, и несколько человек выехало навстречу нашим путешественникам. Впереди ехал старик, одетый в бархатное шитое золотом платье. Его глаза не лишились еще огня молодости, и только седина, снегом покрывавшая его почтенную голову, напоминала о тех семидесяти зимах, которые он прожил. Старик и юноша одновременно сошли с лошадей. Сжимая сына в своих объятиях и плача от радости, отец вскричал: «Сын мой, любезный мой сын!».

Старый граф Овернский созвал весь свой двор и пригласил множество рыцарей отпраздновать возвращение своего сына.

Тысяча комнат были заполнены гостями. Во всю длину огромного зала замка простирался стол, накрытый дамасским полотном, на котором перед каждым из приглашенных стоял прибор, закрытый салфеткой, с ножом и вилкой сбоку. Когда лучи солнца перестали проникать в комнату, обед наконец закончился, и старый треф Овернский, наполнив чашу вином, предложил выпить за здоровье де Кюсси, который трижды спасал жизнь его сына.

После застолья гости вместе с хозяином спустились в сад, где, окружив графа, поочередно пели баллады, сопровождая их игрой на арфе. И один из них, граф де ля Рош Гюйон, пропел серенаду Изидоре, не сводя с нее пламенного взора и выказывая таким образом ей свою любовь. Наконец, когда все баллады были пропеты, пир прекратился, и гости с хозяевами отправились отдыхать.

Вернувшись в Париж, Филипп, сидя под окном древнего замка, построенного на берегу Сены, беседовал со своей любимой Агнессой о церемонии, которую он намеревался устроить. Как раз в эту минуту в комнату тихо вошел министр Герень, недавно возведенный в сан епископа. Он стал возле короля, раздававшего приказания, и молчал до тех пор, пока тот не отпустил всех слуг.