Михаил Крюков - Ушебти

– Что за странная фантазия? – хмыкнул Вэ-Вэ, взглянув наверх. – Никогда не спал на дне пруда.

– Египтяне очень любили и ценили воду, – пояснил Райзман. – Много воды – это жизнь, плодородие и достаток. Засухи случались нередко, и люди отлично знали, чем они грозили. Вообще, иметь в своей усадьбе пруд мог себе позволить только очень богатый человек. А для бедняка и посудина с водой на лавке в хижине – уже драгоценность.

Осторожный майор открыл щит и выглянул наружу.

– А что, оконного стекла в Древнем Египте разве не знали? – спросил он.

– Что вы, конечно, нет. То есть стекло-то плавить умели, но из него делали бусы, разные фигурки, маленькие сосуды, глазурованную плитку. Закрывать окна бутылочным стеклом в свинцовых переплётах научились только в Средние века. А в домах богатых египтян на первом этаже окон вообще не было – чтобы воры не залезли и пыль не летела. Хижины освещались только через дверь, поэтому с заходом солнца бедняки засыпали, а на восходе просыпались. Факелы стоили дорого, а лучин египтяне не знали: страна-то безлесная.

Спальный покой по меркам Древнего Египта был обставлен роскошно. Вдоль стен стояли две кровати с резными ножками в виде утиных лап, сундук кедрового дерева и два странных табурета, которые Вэ-Вэ сначала принял за стульчаки: сидения представляли собой рамку с отверстием посередине.

– Удобства, кажется, вон там, – сказал Райзман, указывая на завешенную дверь в дальней стене спальни. Там оказалась ещё одна комната, разделённая на две части. Одна была отведена под туалет – над отверстием в полу стоял точно такой же табурет – а вторая под умывальню.

– А вот вам и глазурованная плитка, – сказал Райзман, указывая на синие и зелёные квадратики, которыми были выложены пол и стены. – К слову, туалет сделан довольно практично: грязная вода самотёком уходит в песок под полом комнаты.

– Помыться бы сейчас хорошо… – мечтательно протянул майор. – А то я в пылище весь как не знаю кто.

– Попробуйте похлопать в ладоши, – посоветовал Райзман. – По-моему, так здесь принято вызывать слуг.

Вэ-Вэ послушался, и точно. Вскоре пара павианов притащила здоровенные кувшины с водой, и один из них жестом предложил раздеваться. Мылись по очереди, вскрикивая и постанывая от удовольствия. После мытья павиан предложил гостям растереть их льняными простынями и умастить каким-то снадобьем с липким цветочным запахом, но те предпочли спать неумащёнными.

– Принимают нас по-царски, – сказал майор, возвращаясь в спальню, – а вместе с тем – вы заметили? – боги ели за своим столом, а смертные за своим. Чтобы, значит, не забывали, кто есть who.

– Ничего это не означает, – отмахнулся Райзман. – Просто Египет не Древняя Русь, у них не принято было сидеть за общим столом. Для гостей всегда накрывали маленькие столики, ну как в наших ресторанах. Разная культура еды, только и всего.

Майор повертел в руках жёсткий подголовный валик и, засунув его под кровать, подложил под голову свой вещмешок. Райзман поступил так же.

– Интересно, а если ещё раз похлопать в ладоши, девочками обеспечат? – поинтересовался Райзман.

– Это в храме-то? Кощунствуете, Яков Исаевич! – лениво поддел его майор, вытянувшийся на кровати.

– Ничуть! Это же не христианский храм! – отпарировал Райзман. – Я, пожалуй, всё-таки попробую. Ну из чисто научного интереса, вы же понимаете?

– Понимаю, а как же. Тогда у меня тоже научный интерес: ваш божественный триппер земной бициллин возьмёт или нет?

Услышав про триппер, Райзман поскучнел, но, пораздумав, всё-таки нерешительно хлопнул в ладоши. Майор с интересом наблюдал за тем, что будет.

Занавеску откинула женская рука, при виде которой египтолог заулыбался, но улыбка сразу же превратилась в кислую гримасу, потому что вместо храмовой танцовщицы в спальню вошла Ирина. Под мышкой у неё была циновка.

Вэ-Вэ не выдержал и откровенно заржал, а Ирина с удивлением посмотрела на мужчин:

– Я не вовремя? Вы что, кого-то ждали? Понимаете, мне стало страшно одной в тёмной и пустой спальне древнего храма, ну я и попросила слугу проводить меня к вам. Я могу лечь на полу…

…и опять они оказались под знакомой финиковой пальмой.

– Надо же, смотрите, от моего коврика даже след остался! – удивилась Ирина. – Похоже, здесь вообще никогда и ничего не меняется…

Она набрала в горсть мелкого, тёплого песка и стала тихонько сыпать его на коврик, пытаясь нарисовать на нём иероглиф Анх.