Елена Чумакова - Там, где поют соловьи. Книга вторая. Где мое сердце?

Выныривая из бредового состояния, Стелла, словно в тумане, видела лица соседей, Нафисы, профессора, какого-то незнакомого дядечки с деревянным стетоскопом. Он прикладывал холодную воронку к ее спине, груди и озабочено качал головой:

– Двусторонняя сегментарная пневмония… Хрипы в нижних долях.

Потом профессор вливал ей в рот какую-то горькую микстуру, заставлял глотать пилюли, Нафиса поила овсяным киселем, отчего-то тоже казавшимся горьким, меняла мокрые рубашки и компресс, тетя Мария растирала грудь и спину чем-то противным, жирным. И девочка снова проваливалась в жаркий туман.

Стелла не знала, сколько дней провела в таком состоянии. Сон прервал резкий звук клаксона, донесшийся с улицы. Она открыла глаза, огляделась. В печке тлели деревяшки. Над столом склонились две головы, Таньки и Светки. В круге света от настольной лампы белели тетрадки, раскрытые учебники.

– Я хочу есть, – произнесла Стелла.

Девочки разом подняли головы:

– О, очнулась! Светка, беги за мамкой.

Танька захлопнула учебник, пересела на краешек кровати, взяла худую – кожа да кости – руку подружки:

– Ну, ты, мать, даешь! Напугала всех, а теперь, гляди-ка, улыбается!

Пришла Капитолина с чашкой горячего овсяного киселя. Стелла пила и чувствовала, как с каждым глотком возвращаются силы. Отдала пустую чашку со словами:

– Хлебушка хочу… горбушку с солью.

На следующий день объявилась Нафиса. Она плакала, обнимая цыплячьи плечи Стеллы, целуя в голубую жилку на виске.

– Исхудала-то как! Прозрачная прямо! Ну, это ничего, откормим, главное – живая. Бедная моя девочка!

Потом они сидели рядышком на постели, разговаривали.

– Ты на меня обиды не держи. Мне тогда совсем худо было. Денег нет, продовольственная карточка на одного, кормить тебя не на что. За Федора держалась, надеялась, что замуж возьмет, а он потребовал тебя в приют отдать. А потом все равно бросил… Так оно и к лучшему обернулось. Хороший человек в жены взял, Амир Кадырович, директор спецмагазина. Уважаемый! Представляешь, в Петрограде своего встретила, башкира! У него первая жена русская была. Намучился бедняга с ней! А я-то знаю, как мужа уважить да чем накормить. Живем по нашим обычаям. Вот, – Нафиса показала на свой живот, – ребеночка скоро ему рожу. Уж так он меня любит, так балует! И дом у него – полная чаша.

– Нафиса, а что же ты ко мне в приют не приходила? Ведь обещала! Я ждала…

– Так потому и не приходила, что знала, что плакать будешь, домой проситься… А я, чего доброго, не выдержу, заберу. Сердце-то не камень. А куда? Амиру Кадыровичу чужой ребенок не нужен. Он бы тогда и замуж меня не взял. Я и сейчас не знаю, что с тобой делать, куда девать…

– Так ты меня к себе не заберешь?

– Говорю ж тебе, не могу. Амир Кадырович не разрешит.

– Ну, тогда я буду жить здесь, одна.

– Да как же одна-то? Тебе всего десять лет. Мала еще.

– Ничего, я сумею, научусь. Оставь меня здесь!

Нафиса задумалась.

– Может, и правда, справишься… Ты как мать твоя – упрямая, своевольная. Накормить, продукты с собой дать – это я завсегда смогу, этого у нас довольно, Амир Кадырович и не заметит. А вот денежки тратить на тебя не смогу, за деньги муж отчет требует. Ну да ладно, что-нибудь придумаем… мир не без добрых людей. Только обещай, что в школу ходить будешь, учиться старательно.

– Обещаю! – Стелла бросилась на шею няне.

Так началась ее самостоятельная жизнь.

Крыши украсились бахромой сосулек, когда Стелла впервые после болезни вышла на улицу. На свежем воздухе кружилась голова, от вездесущего запаха корюшки сводило желудок. В сопровождении Таньки и Светки она шла в их школу.

Класс принял новенькую равнодушно.

– Знакомьтесь, дети, это Стелла… – учительница заглянула в журнал, – Стелла Гарсиа. Она будет учиться в нашем классе.

Кто-то из мальчишек присвистнул.

– Стелла… Памятник, в общем… кладбищенский, – негромко сказал высокий голубоглазый пацан с ежиком белобрысых волос. По классу пронесся смешок. Стелла и впрямь выглядела жалко: худая после болезни, в застиранной Танькиной блузке, из которой та выросла, в сползающей на бедра юбке того же происхождения и в маминой кофте с закатанными рукавами. В неумело заплетенных косичках вместо бантов – тесемочки.

Учительница постучала указкой по столу:

– Тишина в классе! Кащеев! Дома будешь упражняться в ослоумии.

Она указала новенькой свободное место за третьей партой, рядом с хорошенькой смуглолицей девочкой. Гладкие черные волосы незнакомки были разделены идеально ровным пробором и заплетены в две косы, украшенных атласными бантами.