Виталий Шипаков - Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество

– На постой людей определи, пусть отдохнут с дороги. Хоронить Ивана будем завтра в полдень.

Отстранив молоденького казачонка, одного из Ванькиных волчат, который вез носилки, она сама взялась за древко пики. Андрей, Малой и Межаков последовали ее примеру.

– Куда нести-то, в баню обмывать? – спросил Арину Лунь.

– Нет, несем в опочивальню, там сама и обмою, я с ним наедине хочу побыть.

– Родне негоже снаряжать покойников в последний путь, – напомнил старый сотник.

– Знаю, но не тебе ж с Матвеем Ваню мыть и одевать, обычно это бабы делают, да где их взять. Одна я тут на все имение.

– Давай гонца пошлем в деревню, все одно народ на похороны надобно сзывать, – предложил Андрей.

– Не надо, не хочу, чтобы другие бабы до него, даже до мертвого, касались, – отказалась атаманша.

Хоронить Ивана Княжича, помимо домочадцев и преданных ему волчат, пришли все воины князя Трубецкого, а также большинство мятежников Заруцкого во главе со своим новым предводителем, Сашкой Маленьким. Народу собралось почти две тысячи. Выстроившись в ряд от крыльца терема и аж до самого погоста, казаки передавали гроб с рук на руки, так что каждый смог проститься с атаманом.

Ирина, постаревшая за одну ночь на добрых десять лет, шла вдоль строя в сопровождении Луня, верного соратника Ивана во всех его боях и странствиях. Межаков с Малым, чуть приотстав, несли большой сосновый крест. Князь Дмитрий Тимофеевич шагал за ними следом в гордом одиночестве. На душе у Трубецкого было муторно и не столько из-за угрызений совести, хотя не кто иной, как он подбил лихого атамана на поход в Коломну, обернувшийся ему погибелью. В тоску всесильный воевода впал по двум причинам. Первая была простою и понятной – любой, кому перевалило за полвека, оказавшись на похоронах, особо остро начинает ощущать неотвратимость смерти. С другой причиной было посложней. За годы службы Грозному-царю и прочим государям князь Дмитрий распрекрасно научился отличать скорбь притворную от истинной печали.

«Ишь, как все по Княжичу горюют и, судя по всему, довольно искренне, будто Ванька им отец или брат родной. Интересно, обо мне вот так же будут горевать аль нет? – подумал Трубецкой, мимоходом вглядываясь в лица казаков, и сам себе ответил: – Нет, не будут, наоборот, скорей всего, возрадуются. Простые воины избавлению от грозного начальника, а родня – богатому наследству».

Поймав себя на том, что он завидует Ивану даже мертвому, князь ускорил шаг и, поравнявшись с Межаковым, тоже взялся за тяжелый крест.

Когда печальная процессия приблизилась к могиле, вырытой, как подобает по казачьему обычаю, не лопатой, а клинками, подул теплый южный ветер, а из-за серых тучек выглянуло солнце.

– Хороший знак, – сказал Андрюха, глянув на Ирину. – Раз Ивана солнышко приветствует, то наверняка на небеса взойдет.

– Дай то бог, – еле слышно прошептала атаманша, затем кивнула казакам, державшим гроб, мол, начинайте.

Веревки не нашлось, но смышленые волчата, приученные Княжичем мгновенно находить решение любой загадки, сняли пояса, связали их и опустили гроб в могилу.

– Ну вот и все, – упавшим голосом промолвила Ирина, первой бросив горсть земли в последнее пристанище любимого. Когда насыпан был могильный холмик, Матвей и Сашка водрузили крест.

– А по соседству кто лежит? – спросил Луня Малой. Обуреваемый великою печалью, он лишь теперь заметил, что его друг не одинок на этом маленьком погосте.

– Еленка, первая Иванова жена, – тихонько, чтоб не слышала Ирина, шепнул ему Андрей.

– Та самая шляхтянка, из-за которой Ванька едва царя не застрелил?

– Она, голубушка, – кивнул Андрюха.

Прочитавши по складам полустертую дождями да ветрами надпись Разгуляя «Елена Княжич», Сашка взялся за кинжал и вырезал на свежесрубленном смолистом дереве установленного им креста «Казачий атаман Иван Княжич».

Завершив резьбу, он преклонил колени, повторив при этом следом за Ириной:

– Ну вот и все, прощай, Иван, – затем вынул из-за пояса пистоль и выстрелил в не по-осеннему солнечное небо. Все казаки по его примеру стали падать на колени и с криками «Прощай, Иван, прощай, наш атаман» принялись палить, кто с пистоли, кто с пищали иль мушкета. Две тысячи выстрелов слились воедино и грозовым раскатом разорвали тишину на много верст от погоста, а небеса заволокло черным облаком порохового дыма, сквозь которое полуденное солнце стало видеться кроваво-красной молнией.