Андрей Нестеров - ПОЧЕМУ мы – мещанство!?…

Объяснение феномена мещанства давно привлекало и привлекает внимание не только философов и представителей социальных наук, но также писателей, политиков, деятелей искусства, воспитателей. Причем актуальной особенностью раскрытия данной темы является то, что духовно-практические изменения в мещанстве, в отличие от других явлений, были впервые замечены и отражены деятелями литературы и искусства, а не науки. Многие выдающиеся классики зарубежной и отечественной литературы: Ж. — Б. Мольер, Д. Дидро, В. Гюго, О. Бальзак, Э. Золя, Г. Гейне, И. В. Гете, М. Пруст, Т. Драйзер, А. С. Грибоедов, А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, И. А. Гончаров, И. С. Тургенев, Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой, A. Н. Островский, А. П. Чехов, В. В. Маяковский, М. Горький, B. М. Шукшин, Ч. Айтматов, А. И. Солженицын и другие — в той или иной степени описывали различные элементы духовно-практической жизни, присущие мещанству. Так получилось, что художественные образы мещанства, особенно в критически-обличающем значении, опередили его социально-философский анализ. Во многом сложившиеся стереотипы художественно-образного отображения мещан повлияли на практическое восприятие феномена мещанства. Естественно, что такой односторонний, прежде всего критический, подход в определении мещанства не давал подлинного объяснения сущности данного явления.

К тому же в советский период развития нашей страны, с 1917 г. до середины 80-х гг. ХХ в., мещанство в отечественной научной и художественной литературе рассматривалось преимущественно с точки зрения марксистско-ленинского классового подхода. В это время в сознании советских людей формировалось отношение к нему как к враждебному мелкобуржуазному слою людей при капитализме, с присущими ему в основном отрицательными характеристиками. В результате такого понимания мещанства к нему относили людей с явно выраженной идейной мелкобуржуазностью, частнособственнической потребительской психологией, равнодушных к социалистическим идеалам коммунистического строительства. В этой связи феномен мещанства воспринимался коммунистическим руководством страны как враждебное явление, с ним велась непримиримая идеологическая борьба. Людей с меркантильной мелкособственнической потребительской психологией подвергали критике, гонениям и репрессиям. Их ругали, обзывали, позорили, «перевоспитывали», «приобщали» к социалистическому строительству.

В настоящее время, когда после буржуазно-демокра-тического переворота начала 90-х гг. ХХ в. в России буржуазия вновь захватила власть, коренным образом изменилось и отношение к мещанству. Как пишет Яна Зубцова в статье «Похвальное слово обывателю» [Зубцова Я. Похвальное слово обывателю // Аргументы и факты. 1997. № 27], «пришла пора попросить у него (мещанинаобывателя) прощения. Реабилитировать его. Перестать «бороться» с ним. «Бичевать». Рисовать на мещан карикатуры. Называть их обидными словами: «жалкий обыватель», он же — «несчастный мещанин, он же «недалекий»». Она призывает: «Давайте, наконец, восстановим справедливость. Сотрем с лица обывателя гримасу пугала для детей… Вспомним, наконец, Даля, у которого обыватель определяется как «житель на месте… поселенный прочно, владелец места, дома». Или вспомним Ф. Брокгауза с И. Ефроном, для которых «мещане — одно из городских сословий», а не ругательство какое-то. Так что, да здравствуют обыватели! Дайте им быть!». Вероятно, с этим мнением нужно согласиться и рассмотреть мещанство более объективно, а не негативно.

Действительно, еще до начала XIX в. в Европе понятие «мещанство» рассматривалось как сословие горожан — буржуазия. К нему относились люди, обладающие деловитостью, активностью, значительным потенциалом творчества и многими другими положительными качествами. Например, Г. Гейне в работе «К истории религии и философии в Германии», сравнивая «Максимильяна Робеспьера, великого мещанина с улицы Сент-Оноре», с «выдающимся философом Иммануилом Кантом», приходит к выводу, что «тип мещанина в высшей степени выражен в обоих: природа предназначила их к обвешиванию кофе и сахара, но судьба захотела, чтобы они взвешивали другие вещи, и одному бросила на весы короля, другому — Бога…» [Гейне Г. К истории религии и философии в Германии. М., 1994. С. 137]. И далее, рассуждая: «Почему, однако, стиль «Критики чистого разума» И. Канта такой серый, сухой, такой скучный?» [Там же. С. 139], отвечает: «Он хотел по-барски отмежеваться от представителей тогдашней популярной философии, стремившейся к самой обывательской ясности, и облек свои мысли в формы природно-замороженного канцелярского языка. Здесь во всей полноте проявился филистер» [Там же. С. 41].