Александр Дюма - Сорок пять

— О, господин герцог, то, что вы сделали, недостойно дворянина!

Жуаезу показалось, что ему нанесен удар прямо в сердце. Безграничная кротость этой женщины смягчила его гнев, ее красота смутила его.

— Да, — прошептал он после продолжительного молчания, — вы прекрасны, и Анри не мог не полюбить вас. Но Бог даровал вам красоту лишь для того, чтобы вы изливали ее как некое благоухание на человека, который будет связан с вами на всю жизнь.

— Сударь, разве вы не говорили со своим братом? Но может быть, если вы с ним и говорили, он не счел нужным довериться вам во всем. Иначе вы узнали бы от него, что со мной не было так, как вы говорите: я любила, а теперь больше не буду любить, я жила, а теперь должна умереть.

Жуаез не сводил глаз с Дианы. Огонь ее всемогущего взгляда проник до глубины его души, подобно струям вулканической лавы, при одном приближении которых расплавляется бронза статуй.

Этот огонь уничтожил всю грубую породу в сердце адмирала, словно в тигле, распадающемся на части оттого, что теперь в нем плавится и кипит уже только чистое золото.

— О да, — произнес он еще раз, понизив голос и все еще не сводя с нее взгляда, в котором быстро угас гнев. — О да, Анри должен был вас полюбить… О сударыня, на коленях молю вас: сжальтесь, полюбите моего брата!

Диана по-прежнему стояла холодная и молчаливая.

— Не допустите, чтобы из-за вас терзалась целая семья, не губите нашего рода — ведь один из нас погибнет от отчаяния, а другие от горя.

Диана не отвечала, продолжая грустно смотреть на склонившегося перед нею молящего ее человека.

— О, — вскричал наконец Жуаез, яростно схватившись за грудь судорожно сжатыми пальцами, — о, сжальтесь над моим братом, надо мною самим! Я горю! Ваш взор испепелил меня!.. Прощайте, сударыня, прощайте!

Он встал с колен, словно безумный, сорвал задвижку с двери приемной и в исступлении бежал к своим слугам, ожидавшим его на углу улицы Анфер.

В воскресенье 10 июня около одиннадцати часов утра весь двор собрался в комнате перед кабинетом, где со времени своей встречи с Дианой де Меридор медленно умирал герцог Анжуйский.

Ни искусство врачей, ни отчаяние его матери, ни молебны, заказанные королем, не в силах были предотвратить рокового исхода.

Утром 10 июня Мирон объявил королю, что болезнь неизлечима и что Франсуа Анжуйский не проживет и дня.

Король сделал вид, что поражен величайшим горем, и, обернувшись к присутствующим, сказал:

— Теперь-то враги мои воспрянут духом.

На что королева-мать ответила:

— Судьбы наши в руках Божиих, сын мой.

А Шико, скромно стоявший в скорбной позе неподалеку от короля, совсем тихо прибавил:

— Надо, насколько это в наших силах, помогать Господу Богу, ваше величество.

Около половины двенадцатого больной покрылся мертвенной бледностью и перестал видеть. Рот его, дотоле полуоткрытый, закрылся. Прилив крови, который уже в течение нескольких дней ужасал присутствующих, как некогда кровавый пот Карла IX, внезапно прекратился, и конечности похолодели.

Генрих сидел у изголовья брата. Екатерина, сидя между стеной и кроватью, держала в своих руках ледяную руку умирающего.

Епископ города Шато-Тьерри и кардинал де Жуаез читали отходную. Все присутствующие, стоя на коленях и подняв сложенные вместе ладони рук, повторяли слова молитвы.

Около полудня больной открыл глаза. Солнце выглянуло из-за облака и залило кровать золотым сиянием. Франсуа, дотоле не двигавший ни одним пальцем, Франсуа, чье сознание было затуманено, как за мгновение до того солнце, поднял руку к небу, словно охваченный ужасом.

Он огляделся кругом, услышал молитвы, почувствовал, как болен и слаб, понял свое состояние, может быть, потому, что ему уже мерещился тот мир, темный и зловещий, куда, покинув землю, уходят некоторые души.

Тогда он испустил громкий вопль и ударил себя по лбу с такой силой, что все собравшиеся вздрогнули.

Потом он нахмурился, словно мысленно постигал одну из тайн своей жизни.

— Бюсси, — прошептал он, — Диана!

Этого последнего слова не слышал никто, кроме Екатерины, — таким слабым голосом произнес его умирающий.

С последним звуком этого имени Франсуа Анжуйский испустил дух.

И в тот же самый миг по странному совпадению солнце, заливавшее своими лучами герб французского королевского дома с его золотыми лилиями, исчезло. И лилии эти, подобные еще недавно созвездиям столь же ослепительным, как те, настоящие, которые взор мечтателя ищет в ночном небе, — лилии эти, так ярко сиявшие лишь мгновение тому назад, поблекли и слились с лазурным фоном, по которому они были рассыпаны.