Александр Дюма - Сорок пять

— Но я прошу вас.

— Это невозможно, сударь.

— Хотя бы покажите мне эту даму.

— Говорю вам — невозможно… К тому же, если вашего имени было достаточно, чтобы перед вами распахнулась дверь обители, то для разговора здесь с кем-либо, кроме меня, надо предъявить письменный приказ короля.

— Вот он, госпожа настоятельница, — ответил Жуаез, доставая письмо, подписанное Генрихом.

Настоятельница прочитала и поклонилась.

— Да свершится воля его величества, даже если она противоречит воле Божией.

И она направилась к выходу в монастырский двор.

— Теперь, — сказал Жуаез, учтиво останавливая ее, — вы видите, что я в своем праве. Но я не хочу злоупотреблять им и опасаюсь ошибки. Может быть, эта дама и не та, кого я ищу. Соблаговолите сказать мне, как она к вам прибыла, по какой причине и кто ее сопровождал?

— Все это излишне, господин герцог, — ответила настоятельница, — вы не ошиблись. Дама, прибывшая лишь сегодня утром, хотя мы ожидали ее еще две недели назад, и рекомендованная мне одним лицом, которому я всецело подчиняюсь, дама эта действительно та особа, к которой у господина герцога де Жуаеза может быть дело.

С этими словами настоятельница еще раз поклонилась герцогу и ушла.

Через десять минут она возвратилась в сопровождении госпитальерки, скрывшей свое лицо под покрывалом.

То была Диана, уже облачившаяся в монашеское платье.

Герцог поблагодарил настоятельницу, предложил неизвестной даме табурет, сел тоже, и настоятельница вышла, закрыв двери пустой и мрачной приемной.

— Сударыня, — сказал тогда Жуаез без всяких вступлений, — вы — дама, жившая на улице Августинцев, таинственная женщина, которую мой брат, граф дю Бушаж, любит безумной и роковой любовью?

Вместо ответа госпитальерка наклонила голову, но не произнесла ни слова.

Это подчеркнутое нежелание говорить показалось Жуаезу оскорбительным. Он и без того был предубежден против своей собеседницы.

— Вы, наверно, полагали, сударыня, — продолжал он, — что достаточно быть или казаться красивой, что при этом можно не иметь сердца под своим прекрасным обличьем, что можно вызвать губительную страсть в душе юноши, носящего наше имя, а затем в один прекрасный день сказать ему: “Тем хуже для вас, если у вас есть сердце, а у меня его нет, и мне оно не нужно”.

— Я не так ответила, сударь, вы плохо осведомлены, — произнесла госпитальерка так благородно и трогательно, что гнев Жуаеза на миг даже смягчился.

— Слова сами по себе не имеют значения, важна суть; вы, сударыня, оттолкнули моего брата и ввергли его в отчаяние.

— Невольно, сударь, ибо я всегда старалась отдалить от себя господина дю Бушажа.

— Это называется ухищрениями кокетства, сударыня, а их последствия и составляют вину.

— Никто не имеет права обвинять меня, сударь. Я ни в чем не повинна. Вы раздражены против меня, и я больше не стану вам отвечать.

— Ого! — вскричал Жуаез, постепенно распаляясь. — Вы погубили моего брата и рассчитываете оправдаться, напуская на себя величественный вид? Нет, нет: можете не сомневаться в моих намерениях, раз уж я сюда явился. Я не шучу, клянусь вам, вы видите, как у меня дрожат руки, губы, — по одному этому вы можете понять, что вам придется прибегнуть к основательным доводам, чтобы поколебать меня.

Госпитальерка встала.

— Если вы явились сюда, чтобы оскорблять женщину, — сказала она все так же хладнокровно, — оскорбляйте меня, сударь. Если вы явились, чтобы заставить меня изменить мое решение, то попусту теряете время. Лучше уходите.

— Вы не человеческое существо, — вскричал выведенный из себя Жуаез, — вы демон!

— Я сказала, что не стану отвечать. Теперь этого недостаточно, я ухожу.

И госпитальерка направилась к двери.

Жуаез остановил ее:

— Постойте! Слишком долго я искал вас, чтобы так просто отпустить. И раз уж мне удалось до вас добраться, раз ваша бесчувственность окончательно подтверждает мое первое предположение, что вы исчадие ада, посланное врагом рода человеческого, чтобы погубить моего брата, я хочу видеть ваше лицо, на котором запечатлены все самые мрачные угрозы преисподней, я хочу встретить пламя вашего взора, сводящего людей с ума. Померяемся силами, сатана!

И Жуаез, одной рукой сотворив крестное знамение, чтобы сокрушить силы ада, другой сорвал покрывало с лица госпитальерки. Но она невозмутимо, без гнева, без малейшего упрека устремив ясный и кроткий взгляд на того, кто ее так жестоко оскорбил, сказала: