Александр Дюма - Сорок пять

Екатерина приложила палец к губам, взглянула на умирающего и тихо произнесла зловещее слово:

— Судьба!

Граф провел ужасную ночь, он был почти в бреду и близок к смерти.

Однако, верный своему долгу, он, узнав о прибытии короля, встал и, как мы уже говорили, встретил его у решетки замка. Но, почтительно приветствовав его величество, склонившись перед королевой-матерью и пожав руку адмиралу, он снова заперся у себя в комнате, уже не для того, чтобы умереть, а для того, чтобы решительно привести в исполнение свое намерение, которому ничто теперь не могло противостоять.

Около одиннадцати часов утра, то есть когда распространилась весть “герцог Анжуйский при смерти” и все разошлись, оставив короля, потрясенного этим новым несчастьем, Анри постучался в дверь к брату, который, проведя часть ночи в дороге, ушел к себе отдыхать.

— А, это ты! — в полусне спросил Жуаез. — В чем дело?

— Я пришел проститься с тобой, брат, — ответил Анри.

— Как проститься?.. Ты уезжаешь?

— Да, уезжаю и полагаю, что теперь меня здесь уже ничто не удерживает.

— Как ничто?

— Конечно. Празднества, на которых я по твоему желанию должен был присутствовать, не состоятся, обещание меня больше не связывает.

— Ты ошибаешься, Анри, — возразил адмирал. — Как я не позволил бы тебе уехать вчера, так не разрешаю и сегодня.

— Хорошо. Но раз так, то я в первый раз в жизни, к величайшему своему сожалению, не подчинюсь твоему приказу и тем самым выкажу тебе неуважение. Ибо с этой минуты, прямо говорю тебе, Анн, ничто не отвратит меня от пострижения.

— А разрешение, которое должно прийти из Рима?

— Я буду дожидаться его в монастыре.

— Ну, так ты действительно обезумел! — вскричал Жуаез. Он вскочил с кровати, и на лице его изобразилось величайшее изумление.

— Напротив, мой дорогой, мой глубоко чтимый брат, я мудрее всех, ибо лишь один я знаю, что делаю.

— Анри, ты обещал подождать месяц.

— Невозможно, брат.

— Ну, хоть неделю.

— Ни единого часа.

— Видно, ты ужасно страдаешь, бедный мой мальчик.

— Наоборот, я больше не страдаю и потому ясно вижу, что болезнь моя неизлечима.

— Но, друг мой, не из бронзы же эта женщина. Ее можно разжалобить, я сам займусь этим.

— Невозможного ты не сделаешь, Анн. К тому же, если бы она теперь и смягчилась, я сам откажусь от ее любви.

— Только этого не хватало!

— Это так, брат!

— Как! Если бы она согласилась стать твоей, ты бы ее не захотел? Но это же просто сумасшествие, черт побери!

— О, нет, нет! — вскричал Анри, и в голосе его слышался ужас. — Между мною и этой женщиной не может быть ничего.

— Что все это значит? — спросил изумленный Жуаез. — И что же это за женщина? Скажи мне наконец, Анри. Ведь у нас никогда не было друг от друга секретов.

Анри уже опасался, что и так сказал слишком много и что, поддавшись чувству, которого не сумел сейчас скрыть, он приоткрыл некую дверь и через нее взгляд его брата сможет проникнуть в ужасную тайну, скрытую в его сердце. Поэтому он тут же впал в другую крайность и, как это бывает в подобных случаях, желая ослабить впечатление от вырвавшихся у него неосторожных слов, произнес еще более неосторожные.

— Брат, — сказал он, — не оказывай на меня давления, эта женщина не может быть моей, она теперь принадлежит Богу.

— Какой вздор, граф! Эта женщина — монашка? Она тебе солгала.

— Нет, брат, эта женщина мне не солгала, она — госпитальерка. Не будем же о ней говорить и отнесемся с уважением ко всем, кто вручает себя Господу.

Анн сумел овладеть собой и не показать Анри, как он обрадован этой новостью.

Он продолжал:

— Это для меня неожиданность, ничего подобного ты мне никогда не говорил.

— Да, неожиданность, ибо она лишь недавно постриглась. Но я твердо уверен, что ее решение так же непоколебимо, как мое. Поэтому не удерживай меня больше, брат, но поцелуй от всего своего любящего сердца. Дай мне поблагодарить тебя за твою доброту, за твое терпенье, за твою безграничную любовь к несчастному безумцу, и прощай!

Жуаез посмотрел брату в глаза. Он смотрел растроганно, рассчитывая на то, что этой своей растроганностью он изменит решение брата.

Но Анри остался непоколебим и ответил лишь своей неизменной грустной улыбкой.

Жуаез поцеловал брата и отпустил его.

— Ладно, — сказал он про себя, — не все еще кончено. Как ты ни торопишься, я тебя догоню.

Он пошел к королю, который завтракал в постели в присутствии Шико.