Александр Дюма - Сорок пять

— Ты хочешь покинуть меня, Анн? — спросил Генрих с невыразимой печалью в голосе.

— Ей-Богу, ваше величество, вы чересчур требовательны; казнь на Гревской площади — это для вас и мщение, и зрелище, да еще какое! В противоположность мне вы такие зрелища очень любите. Но мщения и зрелища вам мало, вы еще хотите наслаждаться слабодушием ваших друзей.

— Останься, Жуаез, останься. Увидишь, как это интересно.

— Не сомневаюсь. Боюсь даже, как уже докладывал вашему величеству, что станет чересчур интересно, и я уже не смогу этого выдержать. Так вы разрешите нам удалиться, не правда ли?

И Жуаез двинулся по направлению к двери.

— Что ж, — произнес Генрих со вздохом. — Делай, как хочешь. Одиночество — моя участь.

И король, наморщив лоб, обернулся к матери: он опасался, не слышала ли она разговор с фаворитом.

Екатерина обладала слухом таким же чутким, как зорки были ее глаза. Но когда она не хотела чего-нибудь слышать, не было человека более тугого на ухо.

Тем временем Жуаез шептал брату:

— Живей, живей, дю Бушаж! Пока будут входить советники, проскользни за их широкими мантиями и улепетнем. Сейчас король сказал “да” — через пять минут он скажет “нет”.

— Спасибо, спасибо, брат, — ответил юноша. — Мне тоже не терпелось уйти.

— Ну, ну, вот появляются вороны, улетай, нежный соловушка.

И действительно, оба молодых человека, словно быстрые тени, скрылись за спинами господ советников.

Тяжелые складки гобелена опустились.

Когда король обернулся, молодые люди уже исчезли. Генрих вздохнул и поцеловал собачку.

Советники молча стояли в глубине королевской ложи, ожидая, когда король заговорит.

Король заставил их немного подождать, затем обернулся к ним:

— Ну, что новенького, господа? Здравствуйте, господин председатель.

— Сир, — поклонившись ответил господин Бриссон со свойственным ему нечопорным достоинством, которое при дворе называли гугенотской любезностью, — мы явились по высказанному господином де Ту пожеланию умолять ваше величество даровать преступнику жизнь. Он, конечно, должен сделать некоторые разоблачения, и, обещав ему помилование, можно этого добиться.

— Но, — возразил король, — разве они не получены, господин председатель?

— Да, частично получены: вашему величеству их достаточно?

— Я знаю то, что знаю, сударь.

— Так, значит, вашему величеству известно и о причастности к этому делу Испании?

— Испании? Да, господин председатель, и даже некоторых других держав.

— Важно было бы официально установить эту причастность.

— Поэтому, господин председатель, — вмешалась Екатерина, — король намеревается отложить казнь, если виновный подпишет признание, соответствующее тем показаниям, которые он дал судье, подвергшему его пытке.

Бриссон повернулся к королю и вопросительно взглянул на него.

— Таково мое намерение, — сказал Генрих, — я больше не стану его скрывать. В доказательство, господин Бриссон, уполномочиваю вас сообщить об этом осужденному через нашего лейтенанта Таншона.

— Других повелений не будет, ваше величество?

— Нет. Но в признаниях не должно быть никаких изменений, в противном случае я беру слово назад. Они должны быть повторены полностью перед всем народом.

— Слушаю, сир. Должны быть названы имена сообщников?

— Все без исключения.

— Даже если по показаниям осужденного носители этих имен окажутся повинными в государственной измене и вооруженном мятеже?

— Даже в том случае, если это будут имена моих ближайших родственников.

— Все будет сделано согласно повелению вашего величества.

— Для того чтобы не произошло недоразумения, я объяснюсь подробно. Осужденному принесут перья и бумагу. Он напишет свое признание публично, показав тем самым, что полагается на наше милосердие и вверяет себя нашей милости. А затем мы посмотрим.

— Но я могу обещать?..

— Ну да! Конечно, обещайте.

— Ступайте, господа, — сказал председатель Бриссон, обращаясь к советникам.

И, почтительно поклонившись королю, он вышел вслед за ними.

— Он заговорит, — сказала Луиза Лотарингская, вся трепеща. — Он заговорит, и ваше величество помилует его. Смотрите, на губах его выступает пена.

— Нет-нет, он кого-то ищет глазами, — сказала Екатерина.

— Он ищет, только и всего. Но кого же он ищет?

— Да, черт побери! — воскликнул Генрих III. — Догадаться нетрудно. Он ищет герцога Пармского, герцога Гиза, он ищет его католическое величество, моего испанского брата. Да, ищи, ищи! Может быть, ты воображаешь, что на Гревской площади устроить засаду еще легче, чем на дороге во Фландрию? На эшафот тебя возвел один Бельевр; так будь уверен, что у меня здесь найдется сотня Бельевров, чтобы помешать тебе сойти оттуда.