Иван Снегирёв - Жизнь двенадцати царей. Быт и нравы высочайшего двора

— Какого-такого Грибоедова? — невозмутимо спросил он. — Я иной раз «Северную пчелу» читаю по вашему совету. Так там никакого Грибоедова не было: был Сыроежкин, а после Груздева печатали; Валуев тоже, кажись, был, — а Грибоедова не было.

— Я надеюсь, — улыбнулся Николай Павлович. — Дрянная у него пьеска, «фагот» это из неё: полковник там был, который тоже талию затягивал, вот его и прозвали «удавленник, фагот» — пасквильный образ, издевательство над нашим славным офицерством. А Грибоедова за зловредность бог покарал — упокой, Господи, душу раба твоего Александра! — перекрестился Николай Павлович.

— Так что, ещё затягивать? — буркнул Фёдор.

— Давай ещё, и одеваться скорее, парикмахер ждёт, — снова выдыхая воздух, сказал Николай Павлович.

— …Не видно? — спросил он, облачившись с помощью Фёдора в военный мундир. — Корсета не видно?

— Нисколечко, — уверенно ответил Фёдор. — Нипочём не догадаешься.

Императору пришлось носить корсет с тех пор, как появился живот, и бока стали заплывать жиром. Это было чрезвычайно неприятно для Николая Павловича, который привык быть первым во всём — как в царствовании, так и в мужских достоинствах. Втайне он был болезненно тщеславен, что во многом объяснялось его воспитанием и положением в детстве и юности. Старших братьев Николая — Александра и Константина воспитывала бабушка, императрица Екатерина, в соответствии с новыми веяниями, появившимися в педагогике в результате сочинений Жан-Жака Руссо. Александра и Константина никогда не били, приучали к благородству и дали широкое образование.

Николай родился поздно, в год смерти бабушки, а через пять лет был убит и его отец, император Павел. Воспитание Николая было доверено немцу Ламздорфу, который, не признавая новых веяний, воспитывал его так, как было заведено прежде, то есть грубостью и побоями; до тринадцати лет Николай должен был сносить от Ламздорфа порку тростником. При этом положение Николая в семье и государстве тоже было не завидным: мать недолюбливала своего третьего сына, а его права на престол были призрачными при жизни старших братьев, — он был обречен на вторые роли.

Ущемлённое самолюбие Николая развило в нём страстное стремление к первенству, и когда он по прихоти судьбы стал императором, это проявилось в полной мере. Он хотел быть самым могущественным правителем в мире и самым красивым, неотразимым мужчиной, если не во всём мире, то, по крайней мере, в России. В молодости он действительно был очень хорош собою: высокий, атлетического телосложения, с тонкой талией, широкими грудью и плечами Николай был похож на античного бога — сходство усиливали классический профиль и римский нос. Со временем, однако, его фигура раздалась вширь, лицо оплыло, волосы поседели и вылезли. Приходилось прибегать к определённым ухищрениям, чтобы скрыть эти недостатки; корсет был в числе таковых ухищрений. Но упоминание об этом страшно раздражало Николая Павловича — знаменитый маркиз де Кюстин, написавший злую книгу о России, был особенно ненавистен Николаю Павловичу за то, что упомянул в ней корсет императора.

— …Точно не видно? — переспросил Николай Павлович.

— Говорю вам! Нипочём не догадаешься, — повторил Фёдор.

— Ладно, зови парикмахера, — сказал Николай Павлович.

Царским парикмахером, несмотря на нелюбовь Николая Павловича к французской нации, которую он считал склонной к возмущениям и разрушительным идеям, был француз Этиен. Он мог придавать облику Николая Павловича моложавость и привлекательность, чего так хотел император.

— Накладки или парик? — спросил у него Этиен, прежде чем приняться за дело.

— Парик, — посмотрев на себя в зеркало, ответил Николай Павлович. — Плешь на полголовы, — разве накладками скроешь?

Этиен поклонился и принялся прилаживать парик; затем взялся за пудру и румяна, умело накладывая их на лицо императора.

— А что, Жан-Жак Руссо был высокого роста? — неожиданно поинтересовался Николай Павлович.

— Он умер до моего рождения, но говорили, что он был невысок и слаб здоровьем, — сказал Этиен, продолжая свою работу.

— Так я и думал: по его сочинениям чувствуется, что это писал человек маленького роста и слабый, — довольно проговорил Николай Павлович. — Если бы он был высоким и крепким и пользовался успехом у женщин, к чему ему было бы писать? Поступил бы в офицеры и жил бы полной жизнью. Лучшие мужчины всегда поступают в военную службу, а остальные, чтобы как-то обратить на себя внимание дамского общества, занимаются всякой ерундой, вроде сочинительства. Как ещё вызвать к себе интерес, если бог тебя внешностью обделил?.. От штатских один вред, а от умничающих — вдвойне; я хотел было все университеты в России закрыть, да отговорили — время нынче, де, другое. Вот и плодим умников, которые из тщеславия и себялюбия готовы даже на государство покуситься.