Эндрю Бальфур - Удар шпаги [с илл.]

Мне стало ясно, что он не очень расположен к откровенности, но тем не менее я задал еще один вопрос:

— Как же мне обращаться к вам, однако?

— Обращаться ко мне! — воскликнул он. — По имени конечно!

— И как же оно звучит?

— Де Кьюзак — месье де Кьюзак, — с поклоном представился он, — к вашим услугам!

Что-то в его глазах предостерегло меня от дальнейших расспросов, и, пока я сидел, глядя на него, мне пришло на ум, что сегодня школьный день, и если я не потороплюсь, то меня ждет крепкая выволочка от отца; поэтому я вскочил и затянул свой поясной ремень.

— Куда это вы? — спросил француз.

— Мне надо идти в школу, — ответил я.

— В школу? — удивился он. — Зачем вам здесь школа? Разве ваш Кирктавн — большой город?

— Нет, — ответил я, — это всего лишь деревня.

— Ну-ну, — проворчал он. — Не удивительно, что священникам так туго пришлось в этой стране. Adieu, мой мальчик, и спасибо тебе за твой вчерашний мужественный поступок!

— А разве вы не пойдете со мной? — спросил я его.

— В Кирктавн?

— Да.

— Ma foi! [8] Несомненно, конечно! ( франц .) Разумеется, нет, — ответил странный француз. — Если место мне приходится по душе, то я в нем остаюсь. Только вот что, дружок: не говори никому о том, что здесь случилось, и приходи сюда завтра утром.

— Но меня ведь спросят, где я пропадал всю ночь и чем занимался, и если я не отвечу, то меня высекут!

Он засмеялся.

— Подозреваю, тебя это не так уж и беспокоит! — сказал он. — Тем более что ты, кажется, вовсе не чужд маленькой лжи! Adieu, и до новой встречи!

Я повернулся и пошел прочь, немного озадаченный, ибо, честное слово, он говорил чистую правду!

На следующее утро, подождав, пока отец, нагрузившись книгами и прочими принадлежностями, отправится к школьному зданию на холме, я достал пистолет — или, как его называли в то время, самопал, — почистил его, сунул себе за пояс и, захватив кое-чего из еды и некоторый запас пороха и пуль, пустился по дороге, ведущей вдоль побережья на восток. Впрочем, дорогой едва ли можно было назвать узкую тропу, то вьющуюся между скал, то бегущую по краю крутых обрывов, поросших вереском, дикой рябиной, березняком и непролазными цепкими кустами колючего дрока; поэтому прошло больше двух часов, прежде чем дорога свернула вниз, к заливу, на берегу которого я оставил француза.

Я заметил его еще на полпути, спускаясь по крутой тропинке, но с трудом узнал в нем моего прежнего знакомца. На нем была широкополая шляпа с длинным пером, с плеч свисал пурпурный бархатный плащ, а рубаха его была новая и чистая.

Должен сказать, что я не с первого взгляда обнаружил все перемены в костюме француза, поскольку в тот момент, когда я его увидел, он стоял, низко склонившись над темным предметом, который лежал на песке у самого края воды. Подойдя поближе, я понял, что то был труп — жестоко избитое и страшно изуродованное мертвое тело моряка, — о чем свидетельствовали его одежда и серебряный свисток, прикрепленный к кожаному ремешку, свисавшему с его мускулистой шеи.

Француз заметил мое приближение и молча кивнул, когда я встал рядом с ним.

— Это один из младших офицеров нашего злополучного судна, — сказал он, обращаясь ко мне. — Достойный человек, вне всякого сомнения, и единственный, кого до сих пор выбросило на берег.

— В таком случае нам бы надо его похоронить, — сказал я.

— Разумеется, — ответил француз, — но сначала мы возьмем у него то, в чем он больше не нуждается. — И он снял кожаный ремешок со свистком с шеи утопленника. — Должен с прискорбием заметить, mon ami, карманы его пусты, так что мы можем похоронить его прямо сейчас, Господь да упокоит его душу!

Мне не очень понравилось то, что француз обыскивал мертвеца, а еще меньше его надгробная молитва, поэтому я ничего не сказал и лишь помог ему вырыть заостренным колом неглубокую могилу в песке, куда мы и положили утопленника. Погребение отняло у нас немного времени, после чего месье де Кьюзак, как он называл себя, достал из внутреннего кармана плаща трубку и табак, уселся на корточки, прислонившись спиной к прибрежной скале, и с наслаждением закурил. Я во все глаза с интересом наблюдал за ним, потому что в те дни мало кто употреблял проклятое зелье и мне до сих пор пришлось видеть лишь троих, занимавшихся этим делом, причем трубку курил только один из них.