Виктория Финли - Цвет. Захватывающее путешествие по оттенкам палитры

Я нашла пещеру, где скалы были красиво окрашены в лиловый цвет: должно быть, это были следы улиток, оставляемые ими в течение тысяч лет. Вдруг я услышала звук разламывающихся раковин и огляделась. Пятнадцатилетний Рико, устав от поисков, бросал использованных моллюсков на камни. Сантьяго отругал мальчика. «Убийство караколы – это то, что делали японцы, а не поведение мексиканцев, – сказал он. – Посмотри, эти люди проделали долгий путь из Гонконга, чтобы увидеть наш пурпур: мы должны ценить его».

Мы раскинули моток ниток на лодке. Получилась хорошая фотография: сиреневые нити на фоне зеленой лодки, а сзади с триумфом стоит команда красильщиков-любителей, протягивая вперед испачканные руки. Но это, как я уже поняла, был не тот пурпур, который описывал Плиний: его был почти черный, который при правильном освещении давал проблеск другого цвета, для которого у нас нет подходящего слова. Здесь же были лиловые, сиреневые, лавандовые оттенки, любые, какие только можно назвать, – но явно не бычья кровь. Может быть, произошла какая-то ошибка? Возможно, мы упустили некий критически важный шаг в процессе окрашивания (едва ли это невозможно, поскольку процесс окрашивания, который я только что наблюдала, должен был быть одним из самых простых из когда-либо изобретенных)? Записи XVIII века гласили, что вес и цвет хлопка менялся в зависимости от того, в какой час он был окрашен, это наблюдение посчитали весьма забавным, но в то же верили и красильщики Средиземноморья. «Возможно, – подумала я, – час бычьей крови наступит ближе к вечеру».

Вернувшись в Хамильтепек, Сантьяго пригласил нас осмотреть его дом – однокомнатное здание с глинобитным полом и двумя серыми гамаками, где он и его сестра спали, разделенные занавеской. Единственными предметами мебели были деревянный стул и швейная машинка, приводимая в движение ножной педалью: с их помощью он создавал сувениры для туристов. Я обещала прислать ему фотографии и экземпляр этой книги. «Другие люди, которые приезжали сюда, всегда обещали, но никогда ничего не присылали. Но ведь для них это другой мир, не так ли?» – сказал он задумчиво и мудро.

На следующий день мы посетили горный городок Пинотепа-Дон-Луис. Когда мы добрались туда после сорока километров езды по грязной дороге, это было похоже на физическое перемещение назад во времени: единственное, что выглядело современным, – это мы сами. На выбеленной деревенской площади собрались мужчины в белой одежде и женщины в пурпурной. Все они двигались, болтали и продавали друг другу различные вещи. Мы припарковались и вернулись на площадь с камерами, но за эти пять минут, словно по волшебству, все исчезли. Площадь была пуста, если не считать человека, который спокойно красил чугунные скамьи в белый цвет, и я всерьез задумалась, не померещилась ли мне предыдущая сцена.

Загадка разрешилась через двадцать минут, когда в переулке мы нашли любопытный ресторанчик, состоящий из расставленных под навесом крепких деревянных столов на козлах и скамеек. С одной стороны женщины помешивали в огромных котлах кофе и ужасающе жирную тушеную говядину (наконец-то, подумала я, хоть какой-то цвет бычьей крови!), поджаренную на углях. На другой стороне, в саду, дюжина женщин готовили лепешки, выпекая их на разогретых на огне старинных металлических тарелках. Нас пригласили присоединиться – и мы ужасно насмешили всех дырявыми тортильями. Более общительные женщины пригласили нас сесть за стол и поставили перед нами миски с жирным рагу и кофе. Мы предложили заплатить, но они решительно покачали головами.

На другой стороне крытой улицы стоял старик, одетый в безукоризненно белые одежды. Он вытаскивал из ведра с потрохами бледные, похожие на тряпки, куски внутренностей коровы и растягивал их. Это был деревенский староста; он не говорил по-испански, только по-миштекски. Нам показалось, что либо мы проскочили столетие, либо попали на съемочную площадку. Для преданного искателя пурпурных юбок это был настоящий рай: в них были одеты почти все женщины старше сорока, хотя некоторые предметы одежды определенно были окрашены анилиновыми красителями. Большинство женщин были в фартуках, но у одной семидесятилетней женщины, стоявшей на заднем плане у котла, грудь по старинке была обнажена. «У вас всегда так?» – спросила я у дружелюбно выглядевшего молодого человека за соседним столиком. «О нет, – ответил он с широкой улыбкой. – Это моя свадьба».

После того как мы справились с шоком, он представил меня матери своего друга, Эльвире Лейве, которая, по его словам, могла рассказать о значении полосок на ее юбках. Мне рассказывали, что узоры из нитей синего, красного и пурпурного цвета в плетении могут варьироваться в зависимости от того, в какой деревне оно было сделано. «Нет, – со смехом сказала она. – Полосы не имеют особого значения, просто мы выбираем тот рисунок, который нам нравится». У нее было пять posahuanco», которые она носила по очереди, а одну юбку хранила «для праздника». Она помнила, как ее собственная мать давала пряжу странствующим красильщикам, которые отправлялись на побережье и возвращались через несколько месяцев, «раскрасив» нить. «Это уже не так часто бывает: по большей части нитки синтетические, – сказала она, – жаль, ведь чем больше стираешь старые посауанко, тем лучше становится пурпурный цвет».