Борис Сопельняк - Восхождение

– Так-то вот, – привычно взмахнул он валявшейся на столе тростью, – мы еще повоюем.

Но каково же было его удивление, когда вместо пронзительного свиста трость издала какой-то чавкающий звук.

– Э-э, да ты подгнила, – поднес он ее к окну, – а еще из железного дерева! Ну что ж, подруга, – погладил он свою верную спутницу, – недаром говорят, что на Земле ничто не вечно: есть свой срок и у тебя. И у меня, – тяжело вздохнув, добавил он. – Но я-то еще посражаюсь! – одернул сам себя Борис. – Сейчас накатаю цидулку Гиммлеру, он прикажет отправить меня в больницу, там прочистят легкие и – на свободу! Как хорошо, что Андорра меня не забыла. А почему не забыла? Да потому, что я был хорошим правителем. Что значит «был»? – снова взмахнул он тростью. – Не только был, но и буду! – окончательно развеселился Борис.

Когда письмо было готово и Кольвиц ушел с ним к коменданту, Борис выбрался из каморки и, блаженно щурясь на солнце, растянулся на благоухающей свежестью траве.

– Господи, хорошо-то как! – сорвал он воинственно торчавшую ромашку. – Трава, солнце, ветерок и какая-то веселая пичужка, – прислушался он. – Что еще человеку надо? Да ничего. Ведь если я все это слышу, вижу и ощущаю, значит, я жив. А сейчас еще и погадаю, – начал он отрывать лепестки ромашки, – долго мне быть живу или нет. Впрочем, нет, не буду, – отбросил он цветок, – лучше этого не знать, пусть все будет так, как записано в книге судеб.

Светило солнце, дул теплый ветерок, заливалась птичка, а в душе Бориса сама собой всплыла мелодия его любимого романса. Он лег на спину, широко раскинул руки и, едва шевеля губами, беззвучно, совсем беззвучно запел:

«Почему же не возродишь? – спросил он сам себя. – Еще как возродишь. Вот я на палубе корабля, вот в седле боевого коня, а вот изображаю из себя хлыща на набережной Сантандера».

Самое странное, Борис действительно все это видел. Он как бы сидел в зале кинотеатра и смотрел фильм про самого себя. Вот откуда-то сбоку появился капитан-лейтенант Костин: он возбужденно размахивал руками и что-то жарко говорил.

«Это он убеждает меня стать королем Андорры, – улыбнулся Борис. – А вот леди Херрд. Тут она какая-то строгая, а на самом деле была милейшая и добрейшая женщина».

«Странное дело, – подумал Борис, – я вроде бы молчу, а слова романса звучат. Неужели кто-то поет за меня? А-а, вспомнил, это Костин, мы же с ним пели дуэтом».

И в это время откуда-то из-за облака Валентин поманил его к себе за роскошно накрытый стол, за которым сидели Маркин, Гостев, Зуев, леди Херрд, ее племянница Мэри и даже Кольцов с Марией и какими-то людьми в советской военной форме.

«А почему за столом нет Терезы? – удивился Борис, но тут же нашел ответ. – Значит, она не там, значит, она еще здесь. И это прекрасно. Долгих тебе лет, моя дорогая невеста! А вот как туда попала Мэри – загадка природы».

Этот куплет Борис исполнил без всякого энтузиазма.

«Почему же „однажды“? – запротестовал он. – Вовсе не однажды. Это только в книжках любовь одна и на всю жизнь. А если предмета любви не стало, то что тогда: всю оставшуюся жизнь предаваться воспоминаниям и женщин обходить стороной?»

Не успел он так подумать, как совершенно явственно увидел, что его незабвенная Ламорес нахмурилась и погрозила ему пальцем. «Ты все такая же, – улыбнулся про себя Борис. – Хочешь верь, хочешь не верь, но я по тебе скучал».

С этими словами Борис откинулся на спину, раскинул руки и, судорожно пошарив по траве, одной рукой нащупал трость, а другой – наполовину оборванную ромашку. Чтобы лучше видеть, что происходит на облаке, он широко раскрыл глаза, потом потянулся, сделал глубокий вдох и, странное дело, в его душе зазвучал поразительно слаженный хор.

«Так поют ангелы», – подумал он и присоединил к ним свой хрипловатый тенор:

– Ты еще долго будешь копаться? – неожиданно прервал мелодию громоподобный голос Костина. – Друзья его ждут не дождутся, а он все тянет резину. Что тебя там держит? Давай к нам!