Джон Биггинс - А завтра — весь мир!

Биолог герр Ленарт заспиртовал его для своей коллекции. Мы вернулись назад, в усыпанную обломками кораблей бухту, наш водолаз стал искать потерянный якорь, и мимо прошел «Анхарад Притчард», наконец направившийся домой, забрав двоих моряков, находившихся на берегу во время удара волны.

—У вас всё в порядке? — крикнул в рупор Залески.

— Нормально, спасибо, «Виндишгрец». Повреждений нет. А как у вас?

— Думаю, тоже порядок. Но что за волна!

— Ну, да это ещё ничего. Мелочь, футов сорок, наверное. Видели бы вы Вальпараисо в семьдесят третьем! Землетрясение, потом пожар, а после — приливная волна. Потеряли половину экипажа, когда танцзал сполз по склону горы. А сейчас — так, просто лёгкий шлепок. И спасибо, что прооперировали нашего юнгу. Пошлите счёт владельцам по адресу, что я дал, в Кармартен.

— Спасибо. Пошлём. И счастливого пути!

«Анхарад Притчард» вышел в море. В тот день я видел его в последний раз и не вспоминал до тех пор, пока не обнаружил, что сижу среди его останков на пляже бухты Пенгадог, что ниже церкви. Старик «Виндишгрец» давно канул в лету, как и империя, под флагом которой он ходил. А что касается его экипажа, мне, одному из самых младших на борту, теперь почти сто один, так что, надо полагать, остальные триста пятьдесят шесть человек сошли в могилу много лет назад.

Порты того побережья — Тальталь, и Мельхионес, и Арика, и все остальные — тоже мертвы, должно быть, уже добрых полвека, грузовые пристани затихли, покинутые глинобитные дома разрушает ветер пустыни, а волны Тихого океана неустанно накатывают на берег, где лают морские львы, не потревоженные человеческой суетой.

Жив только я, совершив полный круг, чтобы в конце концов встретиться с останками давно забытого корабля.

Мысли о бренности земной жизни прервались, когда мимо прошёл человек, выгуливающий собаку. Похоже, он не привык к подобным зрелищам — играющая на губной гармошке монахиня и древний моряк, сидящие среди шпангоутов разбитого корабля. Он приветствовал нас натянутым «добрый вечер» и поспешил прочь, в сторону церкви и дорожки.

Уже начинало темнеть, а сестра Фелиция, должно быть, ожидала нас к чаю ровно в пять, поэтому я окликнул Кевина, и они вдвоём помогли мне забраться в машину, чтобы ехать в Плас. Когда мы проезжали мимо «Герба», я поискал глазами носовую фигуру корабля, но не увидел ее. Однако я всё же получил некоторое удовлетворение, заметив у телефонной будки рядом с пабом того человека с собакой, он беседовал с полисменом в патрульной машине, указывая в сторону пляжа.

Тем вечером, вернувшись в свою комнату, я вспоминал события этого дня и то злополучное путешествие в самом начале двадцатого столетия. За последние несколько месяцев я записал большую часть своих военных воспоминаний — вдруг они кому-то пригодятся — и вполне мог бы остановиться на этом, ведь в моём шкафу уже стоят две обувные коробки с кассетами.

Но встреча с останками того старого парусного судна заставила память вернуться назад, в годы моей далёкой юности. Я подумал — почему бы нет? Мне теперь уже недолго осталось, возможно, даже дни, а не недели. Доктор Уоткинс говорит, моё сердце не пострадало от болезни, и в окрестностях Суонси уже есть два старейших в мире долгожителя — одному из них, кажется, сто четырнадцать — так что нет причины, почему бы мне не протянуть еще несколько лет.

Однако не стоит обманываться. Рассказав вам эту последнюю повесть, я буду готов уйти, зная, что, насколько мог, не оставил невысказанным ничего важного.

Итак, позвольте начать историю исследовательского кругосветного путешествия его императорского королевского и апостольского величества парового корвета «Виндишгрец», а также и колониальной империи, которой толком так и не удалось состояться.

Я очень сожалею, что в моем старом фотоальбоме нет иллюстрированного отчета о том первом океанском путешествии. В те дни я был увлеченным фотографом и взял с собой на борт «Виндишгреца» нераздвижную фотокамеру Джоуля-Херриота.

Но большая часть фотографий потерялась, когда я случайно отстал от корабля недалеко от берегов Новой Гвинеи, и только одна сохранилась. Сделал ее не я, а официальный фотограф экспедиции герр Кренц в воскресное июньское утро 1902 года, когда мы готовились выходить из Полы.

Она много лет простояла в отцовском доме в Хиршендорфе в серебряной рамке на буфете. На ней я, военно-морской кадет шестнадцати лет, сфотографирован на мостике «Виндишгреца» в лучшем синем мундире и белых парусиновых брюках, с блокнотом в руке, красноречиво демонстрируя юношеское самомнение. Линиеншиффслейтенант Свобода стоит рядом, проверяя компас на отклонение, а мой ротный офицер, линиеншиффслейтенант Залески, беспечно прислонился к телеграфу машинного отделения, с мрачным видом и подозрительно прищуренными глазами, такой уж была его привычка.