Армен Гаспарян - Оттепель. Как это было?

А. Гаспарян:Больше того, они даже и не задумывались над этим, потому что армия вне политики, и слоган был такой: «Армия сначала возьмет Москву, потом возьмет под козырек». А потом народ как-нибудь сам решит, какой должен быть строй.

Д. Куликов:Кстати, как они возьмут под козырек? Кто это будет? Кому эта армия присягнет?

Г. Саралидзе:Мы отвлеклись от оттепели сейчас.

Д. Куликов:Так очень похожие ситуации. Мы должны как можно лучше разобраться в ситуациях, которые у нас воспроизводятся. Это, на мой взгляд, очень важно.

Г. Саралидзе:Я недаром заговорил о культурном значении оттепели. В политическом смысле по большому счету ничего, кроме борьбы за власть, не происходило. При этом оттепель породила очень серьезный пласт культуры. В литературе, кинематографе, документалистике и так далее. Причем произведения имели сильное воздействие на людей. Культурное воздействие талантливых произведений недооценивать нельзя. И мне кажется, что как раз тогда возник серьезный диссонанс между тем, что происходило в умах людей, и тем, что происходило собственно в политической жизни страны.

Д. Куликов:Совершенно точно. Я как раз об этом и говорю. Стало ли лучше на философских факультетах после смерти Сталина? Многие считают, что, наоборот, стало хуже. Потому что остался тот же догматизм, только почему-то теперь он стал называться свободой мышления. Сталин прямо говорил: у нас догматизм. Все понятно. А тут появилось этакое двоемыслие. Механизм тот же, а название поменяли. Ну и конечно, Хрущев воспроизвел личную власть. И волюнтаризм к этому прямо относится. В этом смысле ничего не поменялось. А то, что происходило в культуре, просто создавало пар, который не имел выхода.

А. Гаспарян:Иначе быть в принципе не могло. Потому что модель управления страной и модель построения советского общества не претерпели абсолютно никаких изменений с момента появления товарища Сталина.

Г. Саралидзе:Еще один аспект, который, мне кажется, надо бы затронуть. Очень много говорится о том, что именно в это время начинается трансформация советских органов безопасности.

А. Гаспарян:Странно. Такого я еще не слышал.

Г. Саралидзе:Есть такая точка зрения. Считается, что в тот период, кстати, в том числе благодаря художественной литературе и фильмам, которые тогда появились, слово «чекист» получает отрицательную коннотацию. Армен, ты не согласен?

А. Гаспарян:Абсолютно. Ну, во-первых, реформа органов государственной безопасности была произведена гораздо раньше, еще перед войной. Никакого отношения ни к Хрущеву, ни к оттепели это в принципе не имело. Я так понимаю, что идет отсыл к принципиально новой структуре Министерства государственной безопасности. Но оно работало по тем же лекалам, которые были созданы при Берии.

Г. Саралидзе:Я больше даже про репутацию.

А. Гаспарян:Если брать репутацию. По количеству произведений, воспевающих чекистов в художественной литературе, а уж тем более в кинематографе… Я напомню, что как раз в эпоху Хрущева появляется эпическое произведение «Ошибка резидента», которое потом на протяжении двадцати лет экранизировалось. Большего памятника сотрудникам Комитета государственной безопасности и вообще силовых структур нельзя было создать. В этом, кстати, принципиальная разница. Если в 1930-х годах старались, в основном, плакатами или газетными публикациями создать образ…

Г. Саралидзе:«Ошибка резидента» – там люди! И они могут ошибаться. Они работают сначала на врага, потом становятся нашими чекистами.

А. Гаспарян:Ну не мог такой фильм и такое произведение появиться в 1930-х годах.

Г. Саралидзе:Так я об этом и говорю.

А. Гаспарян:Каждому овощу свой сезон. Этот фильм и эта книга могли появиться только после окончания Великой Отечественной войны, иначе весь смысл теряется. Трагедия графа Тульева состояла в том, что он через концлагерь прошел, потом вживался в образ. Ну как ты это покажешь в 1937 году? Или в 1935-м?

Г. Саралидзе:Ты сейчас о частностях говоришь. Я имею в виду, что после всего, что было вывалено за эти годы, должно было произойти новое рождение. Даже академик Сахаров сказал, что Комитет государственной безопасности стал цивилизованным. Он, правда, говорил, что лицо пусть не совсем человеческое, но уже не тигриное.

Д. Куликов:Действительно, в конце 1950-х, в 1960-е годы появляется довольно много фильмов о деятельности нашей разведки и контрразведки. В сознании устанавливается доминанта, что КГБ – это, прежде всего, разведка и контрразведка, а не какие-то там репрессии. Появляется «Ошибка резидента», другие произведения. Все это, условно, заканчивается Штирлицем. «Семнадцать мгновений весны» – это вершина. У нас появляется свой шпионский детектив. В сталинском кинематографе шпионы изображались очень карикатурно. А теперь стали появляться произведения о жизни наших разведчиков, контрразведчиков и врагов. Врагов умных, между прочим. Часто даже обаятельных. Это новое явление, оно связано, мне кажется, с тем, что появилось телевидение. Стало возможно снимать сериалы, рассказывающие долгую историю. В этом смысле мы были вполне конкурентоспособны и делали такую продукцию, которая собирала миллионы зрителей. Имело ли это эффект? Безусловно. Многие хотели (не знали, правда, как, потому что это было тайной) стать разведчиками или контрразведчиками. Это было привлекательно. Не вижу в этом никакой проблемы.