Ирина Измайлова - Царь Гектор

Но самое страшное произошло в следующее мгновение — когда умирающий уже мутными глазами посмотрел в лицо убийце, вгляделся и вдруг проговорил едва слышно, но ясно, с каким-то особым выражением, точно ему открылось что-то сокровенное, неведомое живым:

— Бедный мальчик! Ты не доживёшь до старости!..

Неоптолем не мог забыть ни этих слов, ни отчаянного холода, который он почувствовал, услыхав их.

И потом какое-то время всё было, как во мгле — зал, уже полный дыма, тело старика, женщина, которая с потрясающим спокойствием опустилась возле него на колени и, распустив по плечам густые, отливающие золотом волосы, начала его оплакивать.

Уже потом, на другой день, Неоптолем узнал, что это были царь и царица Трои.

Для Андромахи воспоминания о той ночи были ещё кошмарнее.

С того момента, как она увидела Гектора, пропавшего под обвалом каменных глыб, которые он сам на себя обрушил, её разум словно заволокло пеленой. Она потеряла сознание и не почувствовала, как Троил, помешавший ей кинуться из прохода назад, в зал титанов, чтобы умереть рядом с мужем, подхватил её на руки и понёс вместе с плачущим Астианаксом прочь из дворца. Она ничего не чувствовала и тогда, когда юноша упал под чьим-то ударом, и её схватили другие руки. Но когда стали вырывать ребёнка, она очнулась. Закричала, с силой ударила стоявшего над нею воина-ахейца и, вскочив на ноги, побежала. Куда и зачем? Она сама не могла понять. Опомнилась на самом верху Троянской стены, куда взбежала, спасаясь от двоих гнавшихся за нею воинов. Но на стене тоже были ахейцы. Ей преградили дорогу, кто-то рванул из рук кричащего мальчика. В лицо хлестнуло бранью и запахом вина. И ахейский воин, ударив её ногой в грудь, выхватил Астианакса и поднял над краем стены... Она успела схватить обеими руками волосатую, обвитую ремешками боевой сандалии ногу, выкрикнуть какие-то слова, мольбы. Бесполезно — он не слышал и не понимал, вдребезги пьяный и очумевший от крови. Он разжал руки. Своего крика она уже не слышала — с силой отчаяния вырвалась из жадных рук двоих воинов, грубо рвавших на ней платье, ударила по лицу третьего и тоже кинулась вниз. Она не думала, что поможет Астианаксу — он должен был разбиться насмерть. Просто в это мгновение, когда она потеряла последнее, чем оставалось жить, этот прыжок был единственным выходом. Падая, она успела позвать, крикнуть: «Гектор! Гектор!»

Её подхватили необычайно сильные руки — подхватили и опустили на землю. И, глядя вверх, она увидала полумальчишеское лицо над могучими плечами и торсом почти взрослого мужчины и на согнутой левой руке — живого и невредимого Астианакса, которого юный воин подхватил несколькими мгновениями раньше, не дав ему удариться о землю, как не дал и ей.

— Вы что там, рехнулись?! — закричал он, задрав голову кверху. — Вино вам в башку ударило или что? Женщин и детей швыряете со стены! Мерзавцы!

— Женщина бросилась сама, Неоптолем! — отозвался сверху пьяный голос воина. — Дура, видно. Если можно, кинь нам её обратно — мы только было хотели с ней повеселиться. Это наша добыча!

Юный воин тянул на лежащую у его ног женщину, растерзанную, в изодранном платье, с растрёпанными волосами и грязным лицом.

— Нет! — ответил он загоготавшим наверху ахейцам. — Это не ваша добыча. Она моя.

И сказал подошедшему к нему огромному воину:

— Пандион, возьми эту женщину и ребёнка и доставь на корабль. Я хочу, чтобы они были целы и невредимы.

Корабль Неоптолема, охраняемый лишь несколькими воинами, стоял на берегу возле самой воды — прибой омывал его киль. Этот корабль, восемь других, приплывших к берегам Троады с мирмидонскими воинами и четыре корабля, принадлежавших Ахиллу, а теперь оставшихся Неоптолему, уже нагружали тюками боевой добычи, которую сваливали в беспорядке среди аккуратно составленных и прикрытых парусиной бочек троянской дани, незадолго о того полученной от Приама. Ахилл не успел выговорить себе определённой доли, но часть привезённых богатств ему выделили по приказу Агамемнона, даже не обсуждая этого с самим Ахилле, и с приездом его сына, разумеется, никто не заикнулся о переразделе.

Андромаха ничего этого не знала, и когда Пандион, вскинув её на плечо, поднялся с нею и с Астианаксом но шатким, вибрирующим доскам и посадил её среди этих тюков и бочек на какой-то мешок, она только заметила, что мешок этот в одном углу порван и из него торчит лоскуток дорогой блестящей ткани.

— Ого, Пандион, ты и разжился! — закричал, заглядывая через борт, с другой приставной лестницы, один из воинов охраны. — Вот так птичка! Поделишься? Хотя бы на время плавания?