Карен Мейтленд - Соколы огня и льда

Я говорила себе, что не должна смотреть на их лица, но ничего не могла поделать. Они стояли, сбившись в жалкую кучку, некоторые оглядывали других пленников и толпу, отчаянно пытаясь хоть мельком увидеть кого-то из членов семьи, арестованных вместе с ними. Я видела, как они бросали взгляды на маленькие гробы.

Я понимала, что это еретики, и следует радоваться тому, что они схвачены. Но я испытывала огромную жалость к ним, а вслед за тем — вину, что испытываю жалость.

По толпе, как огонь по полю пшеницы, снова стал расползаться шёпот. На площадь тащили последнюю группу пленных. Около дюжины мужчин и женщин, тоже в жёлтых санбенито, но их накидки были размалёваны скачущими языками пламени и чертями, как и шляпы. Рты у всех заткнуты кожаными кляпами.

Донья Офелия поднялась на ноги и завопила, перекрикивая толпу:

— Еретики, богохульники, еврейские свиньи, сыновья дьявола! — Она обернулась ко мне, глаза сверкали от возбуждения. — Это те, кого ждёт костёр. Им не будет пощады. Их сожгут в этом мире, а их души будут гореть в аду.

Я оглянулась в поисках отца. Он встревоженно смотрел на меня. Наши глаза встретились, и он едва заметно кивнул. Я понимала — он хочет, чтобы я встала и присоединилась к глумлению. Но я не могла. Толпа напротив нас выла и швыряла куски навоза и грязи, что попадались под руки в этих разбитых и до смерти напуганных несчастных.

И впервые в жизни я поняла гнев матери на отцовскую робость. "Веди себя как все остальные, не привлекай к себе внимания". Но зачем? Инквизиция не арестует того, кто не совершает преступлений, тем более, за отказ вести себя как бешеная обезьяна.

Теперь толпа пыталась прорваться вперёд и выместить ярость на пленниках. Охранники с трудом удерживали людей.

Внезапно, мальчик из первой группы кающихся узнал кого-то из приговорённых. Прежде, чем двое фамильяри успели его остановить, он бросил свою незажжённую свечу и кинулся вперёд, протягивая руки с криком "Мама! Мама!".

Она на мгновение подняла голову, руки дёрнулись, как будто тянулись к нему — и тут же отвернулась, а руки безвольно упали. Служители инквизиции подхватили ребёнка и отвели назад, в его группу.

Я думала, он заплачет, но этого не случилось. Он даже не смотрел больше на ту женщину. Он висел между двух охранников как изношенная тряпка, как будто в нём погасла последняя искра жизни.

Толпа снова умолкла — Великий инквизитор надел епископскую митру и поднялся к алтарю. Это был тщедушный тощий человек с длинным прямым носом, казавшимся ещё длиннее и острее из-за вздёрнутого подбородка.

— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, Amen. — Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь.

Высокая месса закончилась, Великий инквизитор спустился по ступеням алтаря и в сопровождении свиты торжественно зашагал через площадь к маленькой фигурке короля. Юные алтарники, следовавшие за ним, пошатывались под весом огромной, переплетённой в кожу и украшенной драгоценностями копии Святого Евангелия.

Когда Великий инквизитор приблизился, маленький Себастьян так забился в свой трон, что я испугалась, как бы он не вывалился назад. Великий инквизитор взял тяжёлую книгу и протянул королю.

По указке пары иезуитов, стоящих за троном, мальчик положил на книгу правую руку и дрожащим пронзительным голосом поклялся "поддерживать веру и инквизицию и делать всё, что в моих силах, для искоренения ереси".

Он запнулся на этой последней фразе и только с третьей попытки произнёс её правильно. Себастьян боязливо оглядывался на своего двоюродного деда кардинала Генри, но получил лишь суровый взгляд вместо поддержки.

Донья Офелия извлекла изящно вышитый платок и промокнула глаза.

— Ах, благослови Господь бедного ягнёночка. Какое чистое, невинное дитя, он и понятия не имеет, сколько нечестия в этом мире.

Приговорённых к смерти выволакивали вперёд одного за другим, чтобы провозгласить перед толпой их грехи. С каждым называемым преступлением донья Офелия пылко сжимала чётки из серебра и эбенового дерева, висевшие вокруг её шеи, и испускала вздохи, полные преувеличенного ужаса, как будто вот-вот упадёт в обморок от всего этого зла.

Некоторые кающиеся сознавались в лютеранстве, колдовстве прелюбодеяниях, или в том, что нарушали закон, пренебрегая размещением изображений Пресвятой Девы на стенах своих домов.

Но самые выразительные вопли возмущения донья Офелия приберегала для тех, кто обвинялся в исповедании иудаизма, возврате к иудейской вере.