Борис Акунин - Доброключения и рассуждения Луция Катина

Наступило молчание. Государыня и ее помощник глядели на нашего героя с удивлением.

– Бог милостив, – улыбнулась Екатерина. – Avos выберут.

Аргумент не показался Луцию убедительным, но препираться с императрицей он не осмелился, а секретарь, плавно обогнувший стол, уже тянул его за рукав к дверям.

– Отправляйтесь в дорогу, отнюдь не мешкая, – сказала на прощанье царица Катину. А помощнику приказала странное: – Проведи-ка его от греха черным выходом.

От какого еще греха?

Следуя за своим чичероном, Луций попал сначала в какой-то чулан, потом в галерею с книжными шкафами, спустился по одним ступенькам, поднялся по другим – и очутился в небольшой комнате, тесно уставленной картотеками.

– Се мое логово. Отсюда, яко паук, плету свои паутины, – весело молвил императрицын помощник. – Сбросьте вон с того стула папки и садитесь.

Он больше не шептал, а говорил громко и преуверенно, да еще распрямился и сразу стал выше ростом.

Заговорил обычным голосом и Катин. После высочайшей аудиенции его переполняли чувства.

– Сколь умна, быстра, образованна государыня! Сколь искренне желает блага своим подданным! Провидение сжалилось над Россией, дав ей такую правительницу!

– Понравилась? Это она умеет, – равнодушно обронил секретарь. Выговор у него был мягкий, малоросский. – Любит произвести впечатление на всякого нового человека. Даже на лакея иль истопника. Желает, чтоб все ею восхищались. Давеча перед тем, как вы вошли в кабинет, сплетничала о пустяках, раскладывала пасьянс. Но ради вас изобразила государственный труд.

Сообщение о пасьянсе, а еще более невероятная дерзость суждений о ее величестве поразили Луция.

– Желание и умение всем нравиться – это, наверное, для царицы неплохо? – в растерянности пробормотал он.

Секретарь хмыкнул.

У Катина имелся вопрос и понасущней.

– Зачем было уводить меня через черный выход? От какого такого греха?

– От Гри́ха, – хохотнул дерзец. – От Григория Григорьевича графа Орлова. Его сиятельство опаслив к ночным аудиенциям государыни. Донесет кто-нибудь из слуг – и поедете вы, Луций Яковлевич, обратно в Германию с превеликой скоростью и безо всякого депутатства.

– Да о чем тут доносить? В чем моя провинность?

– Во внешности. Матушка имеет предиспозицию к высоким, миловзорным мужчинам навроде вас. И граф таковых к ней не подпускает, а ежели пролезли сами – сожрет да кости выплюнет. Вот почему место вам назначено не в правительстве, а по ту сторону . Кабы ведать заране, что гартенляндский министр этакий раскрасавец, не стоило с вами и затеваться. Эх!

Ответ, данный секретарем, поразил Катина еще больше и породил новые вопросы.

– Скажите, Егор… не имею чести знать ваше полное прозвание… вы со всеми столь откровенно судите о своей государыне?

– Именем-отчеством я Егор Васильевич, а фамилия моя, как вы слышали, Козлицкий. – Секретарь сделался серьезен. – Откровенен я бываю с очень немногими. Лишь с теми, кто заслуживает доверия.

– Но меня вы видите впервые. Вон и моя внешность вам разочаровательна.

– Во-первых, по роду своих занятий я умею читать людей, а вас, по правде сказать, прочесть нетрудно. Ни на какое коварство и двоедушие вы неспособны. А кроме того, я не имею привычки допускать до государыни лиц, про которых заранее всё в доскональности не выяснил. Помимо превосходной репутации, которую вы стяжали близ князь-принца Гартенляндского, я также справлялся о вас в Академии у профессора Клодта.

– Это мой учитель!

– И мой прежний сослуживец. Я, видите ли, обучался духовным наукам в Киевской академии, потом естественным дисциплинам в Гейдельберге, а после преподавал в той самой академической гимназии, где состояли вы и оставили по себе прекрасную память. Это я присоветовал ее величеству попросить вас у принца Карла-Йоганна. И, получается, ошибся. – Козлицкий сокрушенно покачал головой. – Не мог вообразить, что столь ученый и серьезный муж окажется чересчур пригож.

– Сочувствую, – сказал Катин со всей возможной язвительностью. Претензии к внешности показались ему несправедливыми. Слыхано ли, чтобы пригожесть мешала карьере?

– Так я ваш протеже? – столь же иронически продолжил он. – Вы ведь сообщили мне о вашей протекции, чтобы я чувствовал себя признательным?

Козлицкий поморщился, что означало: мы взрослые люди, оставимте этот тон и поговорим о деле.

– Я рассудил, что человек вашего пошиба может быть очень полезен – своею чужестью нашим партионцам. У нас ведь при дворе две партии: орловская и панинская, а вы не из тех и не из этих.