Сергей Удот - Ландскнехт шагает к океану

После того как отец, прихватив домашние сбережения, подался в края неведомые, где, скорее всего, и сложил буйно-непутёвую голову, жизнь семьи заметно изменилась.

Не потому, что без главы иссяк достаток. Стабильный спрос города, армии, флота на провиант и фураж позволял особенно не задумываться о будущности, ну а насчёт поесть-попить — как в любой нормальной крестьянской семье — от пуза. Вот только тогда совсем ещё зелёный Михель стал с тоской поглядывать за околицу да вздыхать тяжко чаще обычного. И приглядевшись внимательней, мать с тревогой убедилась, что отнюдь не о возвращении новозавербованного ландскнехта он мечтает, не о нём тоскует, но лишь о доле его.

В отличие от матери Михель довольно скоро смирился со своим неожиданным, как с неба свалившимся полусиротством, не очень горевал и о потере многолетних сбережений. Всю его тоску и злость можно было выразить:

— Какого чёрта не взял меня с собой? Отец называется!

Отец был безжалостно выброшен из жизни Михеля, как скомканная, использованная бумажка. Попадись в бою — не пожалею!

И мать вдруг с опустошающей ясностью поняла, что её ожидает одинокая старость.

Нельзя сказать, чтобы она смирилась с подобной перспективой. Вовсе нет!

Для начала попыталась откровенно поговорить с сыном. Однако прорваться сквозь его односложные «да» и «нет», а то и просто упорное отмалчивание оказалось невозможным. К борьбе был подключён приходской священник. И ему не удалось подобрать ключик к душе вставшего на скользкий путь прихожанина — уже и забыли, когда Михель последний раз переступал порог храма. Полковой капеллан — единственный из поповского племени, кого бы Михель послушал. В соответствующей обстановке, разумеется. Попытка просватать ему местную порядочную работящую девку также ни к чему не привела. Михель проявил к этому вопросу абсолютное равнодушие, как и ко всему остальному. Но и в пристрастии к срамным девкам из ближайшего городка его также нельзя было упрекнуть. Так что в головы некоторых закралась мысль о его возможной тайной предрасположенности к содомскому греху.

По ходу дела мать сама обзавелась любовником. Мужские руки всяко в хозяйстве нужны, раз сынок спит на ходу, постоянно витая где-то в облаках. Проклятый муженёк даже здесь напакостил. Ведь перед Богом они по-прежнему муж и жена, потому и не может она обвенчаться с тем работником, по которому сохла, ещё когда свой шалопай и не думал подаваться в бега. Работник-то, само собой, вздыхал исключительно о хозяйстве, а не о её порядком увядших прелестях. Ну да, стерпится-слюбится.

Посему и расспрашивала всех встречных и поперечных: не принесут ли благую да точную весточку, что дражайшая половина всё ж таки оставила эту грешную землю, освободив заодно и её. Хоть на подлог иди, подкупив пару странников-свидетелей. Не боялась бы так Ока Всевидящего.

И опять же, не о себе заботится, о кровинке родной думает — Михеле. Чтобы было ему несмышлёнышу, отцову выкормышу, с кого пример брать в работе и вообще. Михель, однако, нового хозяина невзлюбил — домой, почитай, только на ночёвку и являлся. А так все в трактире просиживал и слушал, и слушал. Отставному бродяге-то чё — готов весь день лясы точить — в тепле, да ежели ещё какой дуралей кружечку выставит за его байки. Одна польза, может, и проговорится кто о судьбе мужниной. Однако Михель про отца не выспрашивал, интересовали его совсем другие вещи.

Солдат в те поры развелось видимо-невидимо. Как раз с испанцами замирение вышло, вот вояк и распустили. Хоть и доходили слухи, что в южных пределах империи протестанты опять устроили резню с католиками, в их краях время жадно выбирало последние месяцы-крохи законной передышки. Безработных, а следовательно, голодных, вороватых ландскнехтов расплодилось такое множество, что, скрепя сердце, пришлось потратиться на пару злющих псов-волкорезов. Хотя в их безлесных освоенных краях волки давным-давно повывелись.

Не уследишь ведь за ушлыми отставниками, всех подаянием не наделишь. Михель, кстати, не испытывал к отставникам никакой жалости, не раз, вооружившись, с бранью гнал со двора. Мать однажды, не выдержав, всхлипнула:

— Ведь и нашего отца, поди, так же никто не жалеет.

— И правильно! — резко обернулся сын. — Не может добыть пропитание, как честный солдат, — вон где ему место!

И широко махнул рукой в сторону холма, белевшего каменными надгробиями.

Мать впервые осознала то, что едва не слетело с уст: