Николай Пахомов - Время бусово

— Ладно, сын, иди, — стал выпроваживать Бродич Яруна, — у тебя и так докуки хватает. Спасибо и на том, что уважил стариков, не побрез-говал к нам придти. — Было видно, что старый охотник так до конца и не простил старшего сына за смерть младших и внуков своих — Ты иди. Мы уж с матерью погрустим вдвоем, по-стариковски меж собой попе-чалимся.

С тяжелым сердцем уходил от родителей воевода Ярун, с еще бо-лее тяжелым, чем, когда к ним шел. К печали о павших братьях, сы-новьях и соплеменниках добавилась еще печаль о родителях, которых прямо на глазах подкосила Мара. Не надо было быть провидцем и про-рицателем, чтобы понять: не жильцы они более на этом свете, к пращу-рам их души уже начали путь.

Не было на этот раз шумной и праздничной тризны в граде Курске, как бывало это ранее, при благоприятных и победных походах курян. Чуть ли ни в каждую избу Печаль и Жаля пожаловали, вошли и надолго поселились. Долго стоял бабий вой и стон над курским посадом, притих в скорбном молчании и детинец. А потому без громких слов и победных возгласов скорбную страву справили куряне по своим павшим воям по воле князя Севко на крепостном торжище, напротив храма Световида, вои которого чуть ли не полностью пали в походе против готов. Вместе со своим воинским начальником Стояном, братом воеводы Яруна.

Не было на той скорбной тризне старого охотника и воина Бродича и его верной супруги Купавы. Не смогли превозмочь они боль утраты, умерли чуть ли не в одночасье вскоре после того, как в их дом со скорб-ными вестями приходил старший сын-воевода Ярун.

Германарех не забыл своего обещания жениться на сестре Буса, как ни питали на то надежды сам Бус и его родственники, включая сест-ру Лебедь. Где-то перед самой зимой в Кияр Антский за невестой при-были его послы во главе с сыном Рандвером и советником ярлом Бикки.

Рандвер ни в какое сравнение не шел со своим отцом. Был молод и статен. Русоволос и сероглаз. К тому же бегло говорил по-славянски.

«Вот такого бы молодца нашей Лебедушке, — видя сына Германа-реха в княжеском дворце, тайно размышляла княгиня Эвлисия. — Смот-ришь, не так бы девка слезы лила, не так бы по дому родительскому вздыхала. Ни в какое сравнение со старым, замшелым пнем не идет».

Да и сама Лебедь, как ни кручинилась по поводу замужества с не-любимым, однако изредка бросала мимолетный взгляд на белокурого гиганта, и сын великого конунга в ней отвращения не вызывал.

До весны, до нового года Бусу удалось оттянуть отъезд сестры в ставку Германареха, ссылаясь на холода, возможную простуду и слож-ность пути. До весны в княжеском дворце, в специально отведенных палатах проживало свадебное посольство Германареха, став за это вре-мя если не родными, то довольно близкими людьми, время от времени проводя досуг с князем Бусом в беседах и разговорах. И не обязательно на свадебные темы. Многие братья Буса принимали живое участие в быте послов, особенно Рандвера, и только волхв Злат оставался к ним равнодушно холоден. Но после того, как сошли вешние воды и степные просторы покрылись зеленью, оттягивать с отбытием Лебеди стало не-прилично. Отпали всякие причины.

— До свиданья, сестра, — провожая плачущую сестру, уже воссе-давшую на коне, говорил Бус. — Не забывай на чужбине о нас.

— Прощай, князь, — смахивая ладошкой слезы, отвечала тихо на греческом языке Лебедь, называя брата не по имени, а официально, подчеркивая тем самым, что она подчиняется воле государственного мужа. — Поклянись мне, что в случае моей смерти от руки мужа отом-стишь ему. Дай клятву в том.

— К чему такие слова, к чему мрачные мысли, — пытался успокоить сестру Бус. Но та была тверда и настойчива:

— Дай клятву!

— Хорошо, — пришлось пойти Бусу на уступки сестре, чтобы не травить ей еще больше душу, — клянусь!

— Поклянись Сварогом, — потребовала самой страшной клятвы от брата Лебедь, не довольствуясь простой.

— Клянусь Сварогом! — Сурово и серьезно поклялся русколанский князь: боги не любили и не прощали легкомыслия, особенно сам Творец Сварог.

— Помни же, брат, клятву сию, — сказала Лебедь и тронула уздой своего коня, давая понять сопровождающим ее лицам, что пора в путь. — Все слышали!

Кавалькада всадников, увозящих с собой сестру русколанского князя, все дальше и дальше удалялась от крепости. Оборачивались в надежде еще раз, последний раз, взглянуть на близких сопровождавшие Лебедь служанки и вои охраны, но сама Лебедь как тронула коня с мес-та, так и ни разу не обернулась, закаменев спиной, словно статуя, кото-рые можно видеть в городах греков и ромеев. Стоявшая у ворот крепо-сти княгиня Эвлисия, открыто плакала, не стыдясь своих слез. То ли вспоминала свою молодость в столь тягостный момент жизни, то ли уже бабьим чутьем чувствовала печальную участь своей золовки, понимала, что никогда больше ее живую не увидит, и заранее оплакивала. Украд-кой смахнул скупую мужскую слезу и Боян, не выдержав тягостного расставания, а хмурый Бус вообще ушел к себе, как только простился с Лебедью и кавалькада тронулась от киярской крепости.