Ю_ШУТОВА - Дао Евсея Козлова

Когда барыньки подошли к качелям, деревенские ничуть не смешались, а наоборот, еще громче загалдели, еще выше залетала доска качельная. Стали барынек зазывать, на качели усаживать. Запели:

Конечно, Птушка не удержалась, уселась на качель, взлетела над крышами и печными дымками, над начавшими зеленеть березами, над лугами и рощами, взлетела со смехом, а может, с визгом. И начали тут ее парни пытать, раскачивая все выше и выше, кто девице мил, кого она любит. И летящая Птушка кричала небу и солнцу: «Я люблю Евсея Козлова!» Ну, по крайней мере, так она мне написала.

По случаю купил на Невском ноты новой песни «Под знойным небом Аргентины». Продавец уверил меня, что, исполняемая на манер танго, песенка эта нынче в моде. Преподнес Елене. Пусть порадуется. Она очень переживает из-за отсутствия писем от мужа. Ходит как тень полупрозрачная. Улыбаться вовсе перестала.

Санька пытается ее развеселить, рассказывает принесенные из гимназии смешинки, но бесполезно. Тогда и Санька начинает грустить. В доме как во время похорон, тихо и печально.

Маленький Ефимка пронесется, как звенящая комета по комнатам, и опять тишина, серая, давящая, недобрая…

Пришло письмо от Климента. Наконец-то. Судя по тексту, он посылал мне еще какие-то письма. Ссылается на то, что уже писал, а я ничего такого не получал, значит затерялись где-то.

Ну да ладно, теперь это уже не важно. Сам он в Киеве, в госпитале Красного Креста. Госпиталь развернут в здании ремесленного училища на Лютеранской улице. Во дворе цветут кусты белого шиповника. Утром он проводит обход палат, в которых лежат нижние чины после ампутаций. В открытые окна врывается плотный дух цветущих роз. Он смешивается с запахами карболки, крови, измученных, страдающих человеческих тел. Запах настолько сильный, что от него начинает мутить даже привыкшего ко многому военного хирурга.

Брат пишет, что для него теперь так пахнет смерть, розами и кровью.

Русские войска взяли Черновицы [12] Принадлежавший австрийцам город Черновицы (Черновцы) сами они называли «вторым Верденом» и считали неприступной крепостью. Он был взят войсками 9-ой армии под командованием генерала П. А. Лечицкого 18 июня 1916 года в ходе Брусиловского или, как тогда говорили, Луцкого прорыва на Восточном фронте. , важную австрийскую крепость. Захвачены десятки тысяч пленных, сотни орудий. А война все продолжается, и конца ей не видать. У этой войны не будет конца. Мир не станет таким, каким был до войны. Он изменился бесповоротно и навсегда. Изменился в большом и в малом. Мы, люди, изменились. Зло проросло в нас.

Пытался читать статью А. Белого в «Биржевых ведомостях» «О злободневном и вечном». Мудрец лукавый все валит в одну кучу, переряжает фараона Рамзеса в уличного полисмена, трясет пыльным тряпьем, то мантией, то пиджаком. Тут тебе и душевные глубины, и небо духа. А смысл, на мой взгляд, простой: у вас там – война, а у меня здесь – Египет, сфинкс и прогулка в горы, кафе и газета. И чтобы вам там не обидно было, что нет у вас прогулки и сфинкса вам не видать, и чтобы мне перед вами не стыдно было за мой послеполуденный кейф, высосу я из пальца, из подножного корма, из вулканической пыли, из вечных слов «культура», «космос», «сознание» эдакое нечто бессмысленно-звучное. Раздую переливающийся яркими боками пузырь. Не статья, а пустота в конфетной обертке.

Перелистываю Сутру о мудрости и глупости, книгу, что подсунул мне господин Лобсан. Пытаюсь читать «с легким сердцем», как он говорил мне, отбросив все сухие знания, вычерпанные из научных журналов, все от немецких профессоров полученные сентенции о буддизме и его вариациях, махаяне и проповеди Шакьямуни.

Авдотья Поликарповна кормит нас зайчатиной. Нынче она на рынке дешева, дешевле гусятины. Свинина в лавке с многочасовой очередью по тридцати девяти копеек за фунт, если достанется, а на рынке у спекулянтов – по рублю десяти копеек за фунт. А говядины и вовсе не достать. Кстати, заячье рагу, тушеное в темном пиве, с морковью и картошкой, – очень вкусно.