Пэт Баркер - Безмолвие девушек [litres]

– Не понимаю, что с ней не так; по мне, так звучит вполне сносно…

Ахилл играет мелодию еще раз. Брисеида наблюдает за ним, он чувствует это – и еще острее ощущает присутствие Патрокла. Тот смягчился за последние несколько дней и приходит каждый вечер с тех пор, как Ахилл вновь взялся за лиру. Сложно удержаться и не спросить его мнение. Впрочем, он знает, что сказал бы Патрокл, – всегда знал.

– Во имя богов, ты можешь сыграть что-нибудь радостное? Тоска берет от этих звуков.

Ахилл улыбается воспоминаниям и проигрывает мелодию еще раз, затем лишь, чтобы вновь запнуться на этих последних нотах. Затишье после свирепой бури: капли дождя срываются с ветви и падают в стремительный поток… Да, да , но что дальше?

И внезапно он понимает: ничего. Ничего, потому что это и есть конец – всегда был перед его носом, и он просто не был готов увидеть его. Чтобы убедиться – потому что ответ кажется ему слишком простым, слишком очевидным, – он играет мелодию еще раз, с самого начала. Нет, он прав, это и есть окончание. Ахилл смотрит на Брисеиду.

– Вот оно, – произносит он, поглаживая струны. – Окончание.

Отзвучали последние ноты. Ахилл убрал лиру в чехол и аккуратно отложил в сторону. В эти мгновения время словно замерло, и, казалось, волна, что катила на нас, никогда не разобьется.

Конечно, это заблуждение. Будущее неслось на нас вихрем, и жизнь Ахилла теперь измерялась считаными днями.

Утром двенадцатого дня он встал на ступенях веранды и громовым голосом позвал Алкима. Тот, как всегда, примчался незамедлительно. Его округлое искреннее лицо блестело от пота. Он выглядел перепуганным. Я лежала в постели и жевала сухую хлебную корку. Рица сказала, что если заставить себя съесть что-нибудь, прежде чем встать, то мутить по утрам не будет. Что ж, меня по-прежнему мутило, но стало действительно чуть легче. Отныне я прятала под подушкой ломоть хлеба. Чего бы Ахилл ни хотел от Алкима, я сомневалась, что это касалось меня, и поэтому заставила себя проглотить последний кусок, после чего осторожно перевернулась на бок.

В этот момент дверь распахнулась, и появился жрец. Без предупреждения. Без пышных церемоний. Вряд ли сыщется еще одна такая невеста: заспанная, растрепанная, завернутая в простыню, с хлебными крошками в волосах. Алким, весь в пунцовых пятнах, от ушей и до шеи, не сводил с меня отчаянного взгляда. Его хотя бы спросили, хочет ли он этого? Когда короткий ритуал подошел к концу, он вышел из комнаты, оставив меня наедине с Ахиллом. Тот бросил коротко:

– Так лучше. Он – хороший муж.

Но потом, вероятно, заметив мое смятение, немного смягчился. Тронул мой подбородок большим и указательным пальцами и приподнял.

– Он будет добр к тебе. И позаботится о ребенке.

А спустя несколько часов – известие о смерти Ахилла. И звенящая пустота в его комнате.

Ахиллу не пришлась бы по душе такая смерть: стрела между лопатками, пущенная Парисом, мужем Елены, в отплату за смерть Гектора. Злые языки утверждают, что стрела была отравлена. Другие говорят, что Парис пустил стрелу ему в пятку, единственное уязвимое место на его теле. Пригвожденного к земле и беспомощного, Ахилла пронзили копьями. Так или иначе, оружие труса в руках труса – так расценил бы это Ахилл. Но, полагаю, ему польстил бы тот факт, что он погиб непобежденным на поле брани.

Ахиллесова пята. Из всех легенд, что овеяли его, эта самая нелепая. Фетида в отчаянном стремлении сделать сына бессмертным окунула его в воды Леты. Но она держала его за щиколотку, и только эта часть его тела осталась уязвимой для оружия. Только эта часть?.. Все его тело покрывали шрамы. Поверьте мне, я знаю.

Другая легенда гласит, что его лошади были бессмертны. Подарок богов по случаю свадьбы Фетиды и Пелея – дар во искупление, скажете вы. Утверждают, что лошади исчезли после его смерти. Порой я представляю их, щиплющих траву на зеленом лугу, вдали от рокота битв, под надзором конюха, слишком занятого собственными мыслями, чтобы дивиться, почему его лошади никогда не стареют. Мне нравится эта история.

В первые дни после смерти Ахилла я сидела в его покоях и прислушивалась к воплям зрителей на поминальных играх. В комнате царило безмолвие; возле очага, друг напротив друга, стояли два пустующих кресла. Не оборачиваясь, я чувствовала бронзовое зеркало у себя за спиной и, как это порой бывает, ощущала на себе взгляд кого-то незримого. Есть поверье, что зеркала – это порталы между нашим миром и царством мертвых. Поэтому их иногда закрывают в дни между смертью и сожжением. Несколько раз я порывалась вскочить и набросить на зеркало полотно – если и был дух, способный пересечь эту грань, то это дух Ахилла. Но в конце концов я решила не накрывать его. Даже если б он вернулся, я знала, что мне ничто не грозит.