Пэт Баркер - Безмолвие девушек [litres]

На второй день Аякс пришел к нам на ужин и привел с собой Текмессу и маленького сына. Мы с ней сидели на веранде и ели сладости, которые так любила Текмесса, – скорее, она ела, а я наблюдала. Мальчик играл деревянной лошадкой, вырезанной ему отцом: прищелкивая языком, издавал цокот копыт. Я прикрывала глаза от солнца и смотрела, как Ахилл и Аякс играют в кости. Они сидели за столом посреди двора, смеялись и подзадоривали друг друга, громко причитали и хлопали себя по лбу, если не выпадали нужные числа. Их жесты выглядели преувеличенно, как если б артисты изображали игру в кости.

Внезапно Аякс вскочил на ноги. Я решила, что он увидел кого-то в дверях, и проследила за его взглядом, но там никого не оказалось. Когда я повернулась обратно, Аякс уже лежал на земле, поджав колени, и выл, как новорожденный младенец. Ахилл не двигался с места, сидел и ждал, когда минует приступ. Наконец Аякс взял себя в руки и вернулся за стол. Не проронив ни слова, они просто продолжили игру, словно ничего такого не случилось. Сам приступ, от начала и до конца, продлился не дольше десяти минут.

Текмесса приподнялась было в кресле, но затем снова села и потянулась за очередной порцией орехов с медом.

– Он совсем не спит, – сказала она. – Его преследуют кошмары. Как-то ночью ему приснилось, что его пожирает паук, и он проснулся с воплем. Ох, а если я спрошу его, что с ним…

– И он не хочет говорить?

– Конечно, не хочет! Мне положено молча мириться с этим, а если я и пытаюсь заговорить, то сама знаешь: «Женщине подобает безмолвие».

Все женщины, кого я знала, впитали эту истину с молоком матери. Мгновение мы молчали, размышляя над этим, а потом внезапно рассмеялись. И то был не просто смех – мы верещали и задыхались, пока мужчины не уставились на нас, и тогда Текмесса зажала рот подолом туники и давилась от хохота. Приступ прошел так же внезапно, как и начался. Мы посидели, утирая слезы, затем я взяла блюдо и предложила Текмессе угоститься еще… Внешне – если не считать сдерживаемой икоты – мы вернулись к обычному своему состоянию, и вместе с тем что-то переменилось. Текмесса никогда мне особенно не нравилась, но с той минуты мы стали подругами.

– Как скоро можно определить, что ты беременна? – спросила я.

Текмесса уставилась на меня.

– Ну по-разному… Я вот сразу поняла: меня мутило уже с первого дня. Но знаешь… У всех по-своему; некоторые говорят, что ничего не замечали, пока не начались схватки. Хоть я не понимаю, как такое можно не заметить. Даже если у тебя продолжаются месячные. Если тебя каждые пять минут пинают в живот, сложно не догадаться… – И все время, пока говорила, она не сводила с меня пристального взгляда. – Он от него?

– Да.

– Уверена?

– Да.

– Не от Агамемнона?

– Невозможно. Задний проход, помнишь?

Текмесса пришла в восторг – чего я не могла сказать о себе.

Тени понемногу становились длиннее. Обычно в это время мужчины поднимались и шли к столу, но в эти несколько минут, когда солнце только коснулось горизонта, никто не двигался. Аякс повернулся в кресле и смотрел в нашу сторону. Сначала я подумала, что он смотрит на маленького сына, который скакал по веранде и кричал: «Мама, посмотри на меня! Смотри на меня!» Но потом я с содроганием заметила, что его глаза абсолютно пусты. Ахилл из кожи вон лез, пытаясь отвлечь Аякса: предлагал выпить, сыграть еще партию в кости, что угодно – и ничего не мог противопоставить этому жуткому взгляду, устремленному сквозь хижину, через двор, над полем битвы, до самых ворот Трои и дальше. Я осознала, что Аякс не смотрел ни на что конкретно. Он смотрел в пустоту.

После трапезы в покоях Ахилла зазвучала музыка. Алким играл на лире, Автомедон обнаружил неожиданный талант в игре на флейте. Впрочем, когда он попытался запеть, это напоминало рев теленка, оторванного от коровы, и все умоляли его прекратить. Они пели о битвах и великих подвигах – песни, которые так любил Ахилл, благодаря которым он и стал собой. Я не видела его таким довольным с тех пор, как погиб Патрокл.

Поздно вечером мальчик раскапризничался. Текмесса вышла с ним на улицу и стала качать на руках, напевая колыбельную. Я помнила эту песенку еще с детства. Мама напевала ее младшему брату, а я сворачивалась рядом и в эти несколько драгоценных мгновений позволяла себе вновь стать маленькой. Один за другим мужчины замолкали и прислушивались к пению Текмессы. У нее был приятный голос. Я огляделась: вот они, все до одного закаленные воины, слушают рабыню, поющую троянские колыбельные своему ребенку, рожденному от грека. И в тот миг я кое-что поняла – это скорее промелькнуло у меня в сознании, но осознала я это много позже. Я подумала тогда: мы будем жить, в наших песнях, наших историях. Греки никогда не забудут нас. Спустя годы, когда умрет последний из воинов, что сражались под стенами Трои, их сыновья будут помнить песни, которые пели им их троянские матери. Мы останемся в их снах – и в худших кошмарах.