Эванжелин О'Нет - Зови меня Амариллис [СИ]

— Ну вот видишь, — монахиня еще чуть расширила свою улыбку. — Значит, важно, не что у нас снаружи, а что внутри. Значит, мы любим человека за его внутреннюю красоту. Потому что мы сотворены по образу и подобию Божию, а Господь ценит в людях прежде всего внутреннюю красоту. Суетная же забота о своей внешности есть просто проявление суетного тщеславия. Ты согласна со мной?

Мими была не только согласна со своей наставницей, но даже и чуть испугана. Она уже прекрасно знала, что тщеславие — это прямой путь к гордыне, а гордыня — это один из семи смертных грехов. Но мать Эмилия совсем не хотела пугать девушку, ей вполне достаточно было уже произведенного эффекта: Мими должна чуть меньше думать о своей внешности, освободившуюся энергию ей следовало направить на учебу. И она переменила тон:

— Ну вот, Мими, мы с тобой и договорились, правда? — Мими поскорее согласилась и даже взмолилась про себя, чтобы настоятельница не провела связи между розой в ее волосах и грехом гордыни. Ведь тогда ей не миновать бы сурового послушания. Господь услышал ее молитву — мать Эмилия неожиданно опять заговорила о другом:

— Мими, я смотрела рапортички о твоих уроках. Мне кажется, ты не очень успешна в алгебре, но зато тебе легко даются иностранные языки и ты хорошо рисуешь. Тебе нравится рисовать?

Девушка кивнула. О да, рисовать она любила. Быстрые портреты одноклассниц, монахинь, простенькие пейзажики — виды окрестностей или моря — так и слетали на бумагу из-под ее карандаша. А вот мамин или папин портреты никак не выходили, как будто шлагбаум стоял в голове и загораживал дорогу, не давал водить рукой.

— Я могу попросить сестру Луизу, чтобы она разрешила тебе рисовать в классе, если ты сумеешь выполнить задание раньше других учениц. Хочешь?

— О, мадам! То есть, я хотела сказать, благодарю вас, мать Эмилия! Конечно, хочу! Очень хочу!

— Ну вот и договорились. Можешь идти, дитя мое. — И Мими, с искренним чувством поцеловав настоятельнице руку, радостно выбежала за дверь.

Настоятельница сняла с лица ненужную более педагогическую улыбку и задумчиво посмотрела на захлопнувшуюся дверь. Пожалуй, можно было не опасаться в ближайшее время новых стычек Мими с уставом монастырской школы. И Мими наверняка уже не помнила того странного вопроса, с которого началась их беседа.

Беседы с Зузу и тихие игры в немногие часы досуга, остававшиеся девочкам от занятий и молитв, отчасти скрашивали для Мими тягучую однообразную жизнь в монастыре святой Терезы. А еще с Зузу можно было поговорить о доме — рассказать о своем или расспросить о доме Зузу. Им так не хватало дома в строгом, чопорном монастыре с его дисциплиной…

Конечно, Жозефина-Зузу была сладкоежка, и вообще девочка простоватая, похожая на пухлого рождественского херувимчика. Она интересовалась лишь нарядами и лентами, романов читать не любила, но зато любила их слушать. И Мими вдохновенно пересказывала ей прочитанные книги, добытые из маминого шкафа в те блаженные времена, когда она была предоставлена лишь самой себе и буйному запущенному отцовскому саду.

Но с некоторых пор к их разговорам стала прислушиваться третья — высокая и гибкая Дениз, воспитанница с зелеными глазами, медного цвета косой и розовыми, как цвет шиповника, щеками. Вот только руки у нее были какие-то… грубоватые, словно обветренные, но в общем была она эффектна и выглядела гораздо взрослее подружек, хотя была старше всего на год-полтора.

Постепенно Мими перестала дичиться новой подруги и продолжила рассказывать романы, щедро приправляя их своей богатой фантазией. Новая подруга была не слишком разговорчивой, будто постоянно думала какую-то свою отдельную думу, но приветливой и спокойной в общении.

Полное имя ее звучало роскошно: Дениз Орейль де Каркассонн, она принадлежала к совершенно обедневшему роду и жила с теткой, сварливой старой девой мамзель Жервезой. Девочки хорошо знали мамзель Жервезу, потому что она каждую субботу забирала Дениз домой, а в воскресенье вечером приводила ее в монастырь.

— Ах, Дениз, как я завидую тебе, ты бываешь дома каждую неделю! — вздохнула как-то Мими. — А я так соскучилась по своим братьям, отцу, коту и попугаю! А как привольно у нас в саду!

Они сидели ранним вечером в монастырском дворе, возле постылых бульденежей. На небесах свершалась извечная борьба розового с синим, а через каменную ограду свисали ветви плюща и штамбовых роз.