Эванжелин О'Нет - Зови меня Амариллис [СИ]

В это время на втором этаже основного монастырского здания, в своем кабинете, где стоял большой письменный стол, затянутый зеленым сукном, кресло, которое могло поворачиваться, книжные шкафы со стеклянными дверцами, тяжелые стулья вдоль стен и статуя Святой Терезы, стояла в задумчивости настоятельница монастыря мать Эмилия.

Ей было, пожалуй, не больше 45 лет. Стройная, с еще свежим лицом в обрамлении белоснежной накрахмаленной монашеской косынки и ясными серо-зелеными глазами, всегда сдержанно-приветливая, ровная в обращении с сестрами и воспитанницами, так же, как и с попечителями монастыря, мать Эмилия пользовалась вполне заслуженным уважением. Она была хорошо образована, знала несколько языков, была сторонницей преподавания в школе не только основ теологии, но и гуманитарных предметов, музыки и даже начальных медицинских знаний. Выпускницы ее школы нередко принимали участие в работе христианских миссий в неудержимо возникающих новых колониях и всегда заслуживали самых теплых отзывов из-за преданности делу, трудолюбия и умения заботливо ухаживать за тяжелыми больными.

Все шло хорошо, но с некоторых пор мать Эмилия испытывала некоторое беспокойство. Оно было связано с появлением новой воспитанницы, дочери известного военного моряка. Год назад капитан по поручению Правительства и Географического общества отправился в длительное, возможно, даже кругосветное плавание и, учитывая известную репутацию монастыря Святой Терезы, просил взять дочь на полный пансион, обеспеченный его устойчивым состоянием. Он предупредил мать Эмилию, что у дочери пылкая и сложная натура и просил некоторого снисхождения, по крайней мере, в первое время, пока девочка не привыкнет к новой жизни. Капитан также писал, что не сомневается в высоком уровне воспитания и образования в этой школе, так необходимом в настоящее время молодым девушкам из хороших семей, и счел это объяснение достаточным.

Мими поразила мать Эмилию необычной красотой, уже заметной в 14-летней девочке, непослушными темными волосами, настороженным взглядом. Девочка ни за что не хотела расстаться со своим домашними вещами, крепко прижимая их к себе и напоминая котенка, с испуга отчаянно вздыбившего шерстку. Вещей было немного: шкатулка с незатейливыми украшениями, саше с тонкими носовыми платками, маленькая, расшитая яркими шелковыми нитками, подушка. Все это было взято с собой, несмотря на недовольство воспитательницы, сестры Луизы, и сложено в личный сундучок. Мать Эмилия заслужила быстрый благодарный взгляд Мими и ответила ей ласковой улыбкой. Даже домашнее яркое платьице в нарушение всех правил разрешили оставить в шкафу, но ходить надо было в строгой коричневой форменной одежде с белым воротником.

И правильно сделали, что разрешили: платье уже через полгода стало мало, подушка никому не мешала, а украшения все равно нельзя было носить. Сестра Луиза даже позволила себе съязвить: «Ваш сундучок, мадмуазель Мими, похож на ящик Пандоры, лучше не открывайте его».

Мать Эмилию беспокоило другое: Мими была так вспыльчива, так резка, что не смогла сойтись с другими воспитанницами. Даже с сестрами, особенно с педантичной сестрой Луизой, возникали непрерывные стычки. Девочка была очень способной, но занималась в основном тем, что ей нравилось, прежде всего, языками. Она подружилась только с толстой покладистой Зузу, которая смотрела на Мими с обожанием и готова была выполнить любую ее просьбу. Настоятельница просила монахинь быть снисходительнее к Мими, но всему есть предел. А сегодня пройти мимо жалобы сестры Луизы было невозможно: Мими сорвала на прогулке розу, вызывающе украсила ею прическу, из которой вечно выбивались кудрявые пряди, и вдобавок (рассказывая об этом, сестра Луиза перешла на зловещий шепот) кокетничала с каким-то весьма настойчивым незнакомцем, уже третий раз (!) поджидавшим воспитанниц на набережной.

Вздохнув, мать Эмилия взяла со стола серебряный колокольчик, и на его мелодичный звон в кабинет тихо вошла Мадлен, очень исполнительная и аккуратная послушница, которую можно было попросить позвать Мими, не беспокоя воспитательниц, чтобы еще раз не выслушивать потока жалоб.

Мадлен уже ушла, а мать Эмилия все еще стояла у окна; из него была видна зеленая лужайка, которую убирали молодые послушницы. Стройные, в серых скромных платьях, в белых накрахмаленных косынках, обрамлявших розовые лица, они неожиданно напомнили ей маргаритки на лугу около родительского дома. Как давно это было — просторный белый дом, луг, маргаритки…